Атанас Мандаджиев - Старт

Снег с холодным шепотом осыпается вниз.

Рад уходит в белую вечную ночь.

Наконец! Он давно ждал этого.

Он сделал все, что было в его силах. Уничтожил весь тимьян на своем пути. Но что может сделать один человек в необъятном мире, полном обманчивой кротости и предательского аромата?

Белый цветок снега не благоухает.

Не может обмануть.

Рад не сопротивляется смерти, он немедленно засыпает — жизнь его давно была тяжким сном.

Лавина возвращает ему невесту.

Белая пропасть — сон без сновидений.

Никифор, последний в цепочке, первым заметил лавину.

Он предвидел! Он ждал!

В первое мгновение он почти ликовал.

Но тотчас же был втянут в снежную карусель. Молниеносный обмен местами. Первые становятся последними, последние — первыми.

Никифор чувствовал себя невиновным — ведь он шел последним. Но теперь он первый.

Лавина снова сделала его вожаком, обрушив на его плечи всю тяжесть снежного потопа.

Он знает: когда ты распрямляешься и вскидываешь голову, ты превращаешься в мишень. И он наклоняется и сжимается в снежной безопасности. Мельница лавины все перемолола: и первых и последних.

Он отчаянно ищет землю — ухватиться, ступить на прочное. Земли нет. Кто отнял ее?

Кто может очистить от снега его веки, прочистить уши тщеславного Никифора воплем:

— Посмотри правде в глаза! Это крохотная лавина. Вытянувшись во весь рост, подняв руку, ты достанешь до ее потолка. И засыпало тебя совсем неглубоко.

О, он был бы разъярен. Никто не смог бы его разубедить — лавина огромна, как раз под стать его тщеславию.

Что ж, пусть у него останется хотя бы эта, последняя иллюзия!

Поэт ищет формулу характера Никифора.

Великое — вот твоя провинциальная страсть.

Всю жизнь ест тебя сожаление: почему ты родился в маленькой, без всякого простора, стране?

Здесь все мало для тебя: самые высокие вершины и самые крутые стремнины. И мало возможностей возвыситься.

И даже твоя лавина — мала. Но она завалила и тебя и твои амбиции.

Никифор в каменоломне. Отовсюду — удары ледяных молоточков и нелепое припоминание:

— Не продлил проездной билет! — Он ужасается.

Налетают образы: старый трамвайный проездной, потертый, просроченный. Контролер:

— Штраф! Сходите! Время истекло!

Никифор шарит в кармане, ищет деньги. Как прыгать на ходу? В руке у него старый билет. Дата вычерчена крупно, яркими зелеными чернилами.

Прыжок. Встречный ветер. Лавина давит его. Удар за ударом, образ за образом.

Дара мстительно хохочет:

— Вот она, твоя дисциплина, — билет не продлил!

Никифор сжимается в снегу, пытаясь укрыться от насмешек группы. Эти насмешки для него ужасней самой лавины.

С лисьей гибкостью прокрадывается к нему голос Насмешника:

— Как же это ты — с другими справлялся, а сам с собой не сумел!

Даже Асен обвиняет:

— Ты всех нас подозревал, а у самого, оказывается, билет не продлен!

Никифор схвачен на месте преступления. Нет сил даже шевельнуться.

— Одна неисправность ведет к другой, еще большей! — припоминает вожак. Он бьет Никифора его же логикой.

Именно эти слова Никифор любил повторять другим, когда сам был вожаком. Он швыряет прочь трамвайный билет. Надо освободиться от этой навязчивой нелепицы. Надо методично бороться с лавиной, как подобает опытному бывшему вожаку.

Но лавина трамвайных билетов рушится на него.

А может быть, в этой бессмыслице заключен некий скрытый смысл? Почему именно он, такой фанатически дисциплинированный, допустил эту мелкую погрешность, всплывающую теперь из глубины подсознания?

Лавина уничтожает крупное и мелкое, смысл и нелепицу, конец и начало, перемалывает всех, меняет местами.

Все исчезает.

Пальцы Никифора шарят в снегу, ищут помощи, встречают чьи-то другие пальцы. Может быть, это пальцы вожака. Но слепые закоченелые пальцы разминулись в снегу, превратились в составную его часть.

Крик: «Лавина!» — и оператор Слав вскидывает руки.

Он один из тех, у кого, кажется, нет собственного лица. Физиономия его не обладает запоминающимися чертами. В нашей памяти он остается в лицах других, в лицах, которые ловит и хранит в объективе своей камеры. Существуют такие люди, растворяющиеся в окружающих.