Александр Проханов - Надпись

Впереди, в узком прогале улицы, начинало розоветь и желтеть, словно там завершался город и открывалось небо с розовой и желтой зарей. Это были кремлевская стена и нежный янтарный дворец, с детства вызывавшие у Коробейникова предвкушение чуда, которое он воплощал в восторженных рисунках: красная зубчатая стена, огромные звезды и желтый дворец с наличниками, похожими на белые кружевные воротники, словно их вынули из бабушкиного сундука.

- Ваше мировоззрение, Рудольф, делает вас одиноким. Могу представить, сколько разочарований вы испытали, пытаясь найти в людях отклик.

- Вы единственный, Мишель, с кем я могу говорить, рассчитывая на душевный отклик. В мире царит такая пошлость и скука, что иногда просыпаюсь ночами от этой скуки, которая темнее тьмы кромешной. Жизнь кажется склепом, где давно истлел покойник, какой-нибудь величественный камергер или фельдмаршал, выигрывавший великие сражения, составлявший блистательную славу империи, и теперь в его могиле поселилась тихая бесцветная плесень. Просыпаюсь и ненавижу этот пошлый город, который хочется поджечь со всех сторон и, как Нерон, наблюдать из окон его испепеление. Ненавижу этот тупой, утоленный своей животностью народ, который дружно хрюкает у корыта величиной в шестую часть суши. Народ, который отказался от своих князей, царей, праведников, великих мыслителей и духовидцев и сотворил себе кумиров из двух Павликов - Павлика Морозова и Павлика Корчагина. Народ, состоящий из сплошных Павликов, одни из которых уродливые калеки и паралитики, а другие предатели отцов. Ненавижу…

Этот жаркий, как спирт, наполненный синим пламенем выдох совпал с моментом, когда они выходили на Манежную площадь, всегда вызывавшую у Коробейникова благоговение и религиозное любование. Женственная, благородная белизна Манежа, величественная царственная громада Кремля, гордая красота Дворца с огромной пустотой и свежестью площади. Сладкий ветер осени выдувал из полуоблетевшего Александровского сада сиреневые и голубые листья, делавшие красное островерхое здание Исторического музея туманно-фиолетовым. Гостиница «Москва» закрывала площадь от остального города, создавая незанятое пространство, в котором чему-то было уготовано свершиться. Это несовершившееся, предстоящее будущее, в ожидании которого торжественно замерли великолепные строения, порождало в душе предчувствие грядущей великолепной истории, свидетелем и участником которой станет и он, Коробейников. Жестокая мизантропия Саблина казалась неопасной и выспренней среди этого великолепного, надежного ансамбля.

- С этим чувством нелегко жить, Рудольф. Такая ненависть, если она не находит выход в действии, может привести к разрыву сердца.

- Вы правы, Мишель. Я готов перевести мою ненависть в действие. Признаюсь, в часы ночной бессонницы я обдумываю способы убийства Брежнева и членов Политбюро. Мои ночи напоминают теракты. С пистолетом за пазухой прокрадываюсь на правительственный прием в Кремль, и когда генсек произносит поздравительный тост, я подбегаю к его столу и в упор стреляю из пистолета в пиджак с наградными колодками. Или добываю заряд динамита, закладываю фугас по маршруту правительственного кортежа и подрываю, когда черный лимузин проносится мимо Поклонной горы. Или исследую вентиляционные люки и воздухозаборники Кремлевского дворца, где проходят партийные съезды. Дожидаюсь, когда вся партийная сволочь сойдется в зале. Залезаю на крышу и вбрасываю в люк капсулы с газом «Циклон». Газ мгновенно наполняет помещение, и все эти рабочие и колхозники, прерывая аплодисменты, валятся в кресла, и на губах у них выступает зеленая пена. А весь президиум с секретарями ЦК и членами Политбюро начинает дергаться в припадке, и у них из ноздрей и ушей выталкиваются зловонные ядовитые пузыри. Лежат, как отравленные крысы, и над ними - статуя Ленина работы скульптора Меркулова…

Они шли вдоль белых великолепных колонн Большого театра, над которыми в нежно-голубых небесах мчалась неистовая квадрига, и Аполлон, черный, как эфиоп, натягивал невидимые вожжи, готовый перенестись через сияющую пустоту в Китай-город, где неясно розовели полуразрушенные колокольни.

- Хорошо, что в ваши сны, Рудольф, не заглядывают осведомители КГБ. По традиции прокурора Вышинского, мысли и сны наказуемы.

- Мишель, я знаю вас недолго, но убедился, что вы благороднейший и честнейший человек. Я решаюсь сделать вам предложение. Мы можем составить тайное общество, священное братство, ставящее целью освобождение нашего Отечества от большевистского ига. Вы идеолог, человек необычайно глубоких взглядов на судьбу России, блестящий стилист, очаровательный человек и писатель. Ваши связи с интеллигенцией, ваша репутация в литературных кругах, ваш дар газетчика и публициста будут незаменимы. Я беру на себя роль организатора, создателя тайных ячеек, боевых групп, разработчика политических и военных стратегий. Нам нужен финансист, человек, способный проводить экспроприацию, налеты на банки и ювелирные магазины, на тайных богачей, ибо любая организация требует денег - на печатную продукцию, оружие, содержание активистов…