Александр Проханов - Надпись

Он подымался по мощеной улочке мимо облупленных стен, ржавых карнизов, осевших резных козырьков. Еще немного, и откроется знакомый дом, грифоны и девы, дубовая старинная дверь.

Услышал рев и пыхтенье мотора, металлический скрип гусениц, тупые удары, от которых сотрясалась земля. Гусеничный кран с вытянутой стрелой давил хрустящий кирпич. На железной стреле, подвешенное на трос, качалось огромное чугунное ядро с натертыми до блеска боками. Кран вел ядро мимо оштукатуренного фасада, на котором слепо темнели полувыбитые окна, виднелись остатки орнамента, хрупко прилепились резные водостоки. Дом напоминал старое, приведенное на бойню животное, понуро и бессловесно подставившее лоб под оглушающий удар кувалды.

Кран запыхтел. Трос натянулся, оттягивая ядро в сторону. Машинист в кабине нажал рычаг, отпуская трос. Чугунная «баба» полетела к фасаду, саданула, проламывая ветхие стены. Дом окутался белой пылью, затрещал кирпичами и щепками, рассыпался, испуская дух мещанского уклада, прах исчезнувших поколений. Ядро моталось, крушило остатки стен, блестя как металлический метеорит.

Коробейников обошел рухнувший дом, ожидая увидеть знакомый фасад с грифонами. Но сквозь мучнистую пыль, рыча, блестя гусеницами, двигался громадный бульдозер. Сдвигал ножом рыхлую гору штукатурки, бревен, кровельного железа, во что превратился милый чертог с грифонами, каминной решеткой, старинной кроватью и стульями. И в этой пыльной, дымящей груде, сдвигаемой мошной сталью, таилась синяя стеклянная бусинка - возможность иной, несостоявшейся, жизни.

Бульдозер проскрежетал мимо, открывая пустую, со снесенными домами, гору. И на этой горе, в брызгах огня, в ручьях электрической сварки, окруженная плазмой, дышала громадная летающая тарелка. Опустилась на Москву из Космоса, выжгла ветхие дома, палисадники. Распушила ртутные пары, лопасти голубоватых лучей. Каркас огромного стадиона полыхал, мерцал, трепетал всеми конструкциями. Громадный ковчег, напряженный, созданный из неведомых сплавов, ждал космонавтов, был готов взлететь в необъятное небо. Новорожденный сын был пассажиром этой огненной ртутной «тарелки», улетал от него, Коробейникова, в неизвестное будущее.

Его пригласил в газету Урюков и торжественно, с таинственной и обольщающей улыбкой, сообщил, что он, Коробейников, награжден орденом «Знак почета». Через неделю в Кремле состоится награждение.

- Разумеется, это ваш личный успех, но и успех газеты. Думаю, что и моя аттестация сыграла не последнюю роль. И это, уверяю вас, только начало. Начало большого пути. Вас любят в ЦК, любят в высоких инстанциях. Это обеспечит вам блестящую карьеру. - Урюков встраивался в его ослепительное восхождение, отламывал от его успеха малый ломтик, склевывал сладкую крошку, брад на секунду нарядный орден, чтобы поносить на своем дорогом пиджаке.

В коридоре его поймал Наум Шор, пылкий, кипятящийся, с выпученными голубыми глазами:

- Старик, мне все известно, поздравляю! Верил в тебя всегда! Мы, ветераны, спокойны, у нас есть достойная смена. Мы на брюхе проползли по полям Великой Отечественной, теперь вы ползите. Зайдем, выпьем фронтовые сто грамм!

Через неделю, туманным сентябрьским утром, он отправился в Кремль. Волнуясь, шел по влажной блестящей брусчатке к розовой громаде, которая смотрела на него зубцами, шпилями, белокаменными завитками, золотым циферблатом. Все волновало, все взывало к нему - кристалл мавзолея, надгробные плиты в священной стене, отяжелевшее от влаги алое полотнище в небе, белый столп колокольни с золотой головой и таинственной непрочитанной надписью.

Он прошел сквозь Спасскую башню с вежливо-строгой охраной. Белые фасады дворцов, струящиеся главы соборов, старые, начинавшие желтеть, деревья, сквозь которые мерцала, дышала Москва. Отворил тяжелые, с медной рукоятью, двери. Подымался по высокой, застеленной ковром лестнице, над которой висела огромная картина: Куликовская битва, месиво коней, татарских воинов, русских витязей, копья, мечи и стрелы. Вид картины возвращал его в казахстанскую степь, откуда веяло бедой и откуда он недавно вернулся, выполнив боевое задание, за что благодарная Родина вручала ему награду.

Георгиевский зал был великолепен своей мраморной белизной, пылающими хрустальными люстрами, бесконечным торжественным списком героических полков, батарей, флотских экипажей, которые на северных и южных морях, на полях Европы и Азии, в бессчетных сражениях и схватках крепили мощь государства. И он, участник крохотного приграничного боя, был причастен к этому мрамору, золоту, ослепительному хрустальному солнцу, порождавшему в душе восторг и благоговение. Георгиевский зал был святилищем русской славы, где Сталин, окруженный блистательными маршалами Победы, подымал свой тост за русский народ.