Александр Проханов - Надпись

Он произносил опасные, невозможные слова. Нагружал этими словами Коробейникова, и тот не мог понять, для чего столь откровенен Стремжинский. Какова степень его отчаяния, если он доверяет столь крамольные мысли ему, мало знакомому, невлиятельному журналисту, которого однажды облагодетельствовал и рассматривает теперь как свое изделие. Обременяет знанием, которым Коробейников не может воспользоваться.

- Предстоит неизбежная схватка между партией и КГБ. Она уже происходит, однако носит закрытый, невидимый обществу характер. Но, уверяю вас, она неизбежно перейдет в открытую фазу. Вы, талантливый журналист, многообещающий писатель, не избегнете этой схватки. Вас заставят в ней участвовать. Я испытываю к вам симпатию и не хочу, чтобы вас гнусно использовал КГБ. Вступайте в партию. Уже говорил вам об этом. Вас знают в ЦК. Предстоит обновление кадров. Вступив в партию, вы обретете новую степень доверия. Вам будет обеспечена карьера. Вам будут даны гарантии, что помешают агентам и оперативникам КГБ манипулировать вами. Если хотите, я дам вам партийную рекомендацию…

Коробейникову было тяжело и неловко. Влиятельный, почитаемый им человек, которому был многим обязан, вовлекал его в борьбу, которой он не хотел. Своей тяжелой волей, брутальной энергией склонял его к выбору, которого он хотел избежать. Единственно, чего он хотел, к чему чувствовал влечение, - познать этот таинственный, увлекательный и опасный мир, чтобы обнаружить в нем благое начало. Пользуясь отпущенным даром, изображать этот мир так, чтобы усиливать в нем благодать, уменьшать опасность погибели. Для этого отправлялся в поход на авианосце, мчался в ночи на мобильной ракетной установке, разворачивал в небе полк бомбардировщиков, не пуская его на Гамбург.

- Я не могу принять ваше предложение, - сказал Коробейников.

- Почему? - гневно, нетерпеливо перебил его Стремжинский, наливая белки красным гневом.

- Я уже сделал выбор. Я крестился, и переживаемые мной состояния вполне достаточны, чтобы осмыслить картину мира. Я очень ценю ваше доверие. Ни в коей мере не желаю обидеть вас отказом. Откровенен с вами, как и вы со мной. Если вы считаете, что содеянное мной противоречит пребыванию в газете, я готов уйти. Хотя, поверьте, очень дорожу моей работой. Делаю ее с наслаждением, считаю нашу газету самой лучшей в стране.

Глаза Стремжинского превратились в выпуклые линзы, в которых переливался фиолетовый гнев.

- Вы? Крестились? И говорите это мне? Хотите мученичества? Подвига первохристиан? В Колизей на растерзание львам? Да вас вышвырнут с «волчьим билетом»! Вы получите репутацию полоумного диссидента, от вас станут шарахаться как от чумы, и местом ваших публикаций станут замызганные книжицы «самиздата». Вот тут-то вас и подхватят агенты КГБ. Сначала смертельно запугают, вынут душу, а потом завербуют. Будете доносить на своих «самиздатчиков». Одумайтесь, черт вас возьми! Второй раз не получите подобного предложения! Вы находитесь на перекрестке. Либо канете в никуда, в пошлость, в жалкое прозябание. Либо свечой вознесетесь к вершине успеха!

Стремжинский стал выбираться из-за стола, извлекал тучное, тяжелое тело. Мясистое лицо побагровело, тряслось от возбуждения. Быть может, он собирался топать на Коробейникова ногами, и ему нужен был свободный пол. Или хотел кричать и для этого подымался в рост, освобождая весь объем легких. Он еще не успел подняться, как зазвонил телефон, белый, с металлически блестящим гербом на диске - «кремлевка», соединяющая с важными абонентами. Все еще гневный, с жарко дышащими губами, снял трубку. По мере того как слушал, лицо его бледнело, тушевалось, сползало куда-то вниз. Приобретало сизый больной оттенок.

- Но для этого должны быть причины… Я готов приехать для объяснения… - Стремжинский слепо смотрел на Коробейникова, который выпал для него из фокуса. На секунду снова увидел, махнул рукой на дверь, предлагая удалиться, не желая, чтобы телефонный разговор был услышан.

Коробейников смущенно вышел. Не знал, прав ли был, доверив Стремжинскому свою драгоценную тайну. Не последует ли через несколько минут, когда его пригласят вернуться, короткий приказ об увольнении.

- Я пойду в военный отдел, - сказал он секретарше. Та угадала его растерянность, ободряюще прикрыла и снова открыла коричневые влажные глаза.

В кабинете у Шора сидели все те же. Была откупорена очередная бутылка «Мукузани». Ильенко по-прежнему владел вниманием слушателей, поражал воображение еще одной захватывающей историей из жизни вечного странника.