Александр Проханов - Надпись

Это прозрение ужасало Коробейникова, который перестал есть, наблюдал мерцающие по всему залу вспышки вилок, блеск рюмок, слышал нарастающий утоленный гул разомлевших голосов. Бессмертие, которое сулил ритуал священного красного праздника, побеждалось смертью обреченной на гниение плоти, рыхлой, сырой материей, в которую не проникал дух.

Перпендикулярный стол, оберегаемый охраной, отделенный от банкетного зала пустым пространством, привлекал внимание гостей. Все, кто насыщался за общими столами, продолжая жевать, разговаривать, исподволь, ревниво взглядывал туда, где разместилось политическое руководство страны. Стремился туда, хотел быть замечен, хотел вкусить высочайшего внимания. Но дюжие, в черных костюмах, охранники, прикрывая ладонями пах, суровыми взглядами оберегали пустое разделительное пространство.

Коробейников тоже смотрел. Те, кто утром на мавзолее казались величественными жрецами, недостижимыми небожителями, чьи строгие одухотворенные лики красовались на полотняных иконах ГУМа, - теперь выглядели обыденными людьми, немолодыми, неинтересно, небрежно одетыми, с помятыми лицами, на которых, как и у остальных, двигались губы, раскрывались рты, сощуривались после выпитой водки глаза. В них не было ничего от священных статуй Бамиана, от задумчивых исполинов, ведающих судьбами мира. И утрата ими величия, обретение обыденного человеческого облика вызывало у Коробейникова разочарование, почти печаль.

Издали он узнал Брежнева, с большим желтоватым лицом, обильной порослью на голове, угольно-черными бровями. Крупный бесформенный рот его энергично двигался, отчего волновались рыхлые складки на подбородке. Был узнаваем Косыгин, худощавый, землистый, с пепельным ежиком, с небольшим, странно перекошенным ртом и нездоровой сутулостью. Очень похож на него был Громыко, с нарушенной симметрией лица, сдвинутым на сторону маленьким стиснутым ртом, сжимавшим невидимую соломинку. Суслов был очень худ, пиджак висел на нем, как на вешалке, из него выступала длинная костистая шея, на которой держалась небольшая, хищная, с заостренным носом голова. Маршал Гречко, в военном мундире, в орденах, был странно похож на Суслова, - такой же худой, с острым кадыком, надменной костистой головой усталого грифа. Там были и другие, не узнаваемые Коробейниковым люди, лысоватые, крепкие, не вмещавшиеся в пиджаки. Все странным образом были разбиты на пары, обладали чертами сходства. Словно властное содружество состояло из пар, где один нуждался в другом, был заменяем, имел для себя на всякий случай двойника.

Утратив черты идолов и кумиров, разочаровав и огорчив Коробейникова, они продолжали остро его занимать. Занимало его то расстояние, что отделяло этих обыденных людей от священных помазанников, в которых превращала их власть. Власть обладала загадочным магнетизмом, намагничивала ее носителей, сообщала им величие и блеск металлических памятников. Исчезал магнетизм власти, гасло магнитное поле - и они теряли металлические свойства, становились деревянными, картонными, тусклыми. Разжалованные, выведенные из Политбюро и правительства, превращались в безобидных растерянных пенсионеров, играющих в домино.

Коробейников чувствовал себя на приеме одиноким, затерянным. Остальные узнавали друг друга, чокались, обнимались. Накланялись и вполголоса обращались один к другому с деловыми или деликатными просьбами. Все были связаны знакомствами, высоким положением в обществе, взглядом, мимолетным поклоном возобновляли сословные связи. Были многочисленным избранным слоем, в котором существовала неписаная солидарность, ревнивое соперничество, стремление возвыситься над соседом, уменьшить расстояние, отделявшее от перпендикулярного правительственного стола. Он же, Коробейников, был новичок, случайный гость, кого, быть может, не пригласят в другой раз и который должен воспользоваться этой уникальной возможностью, чтобы запомнить, увидеть, понять.

Он покинул свое место и двинулся вдоль столов, на которых уже царил ералаш, жирно блестели опустошенные тарелки и блюда, вкось стояли опорожненные бутылки. Опьяневшие гости манили официантов, которые чопорно подносили бутылки и нещедро, сдерживая аппетиты, подливали в бокалы. Он старался увидеть какое-нибудь знакомое лицо, чтобы подойти, завязать непринужденную беседу. Продемонстрировать, что и он здесь свой, неслучайный, принят в круг избранных.

Ему попался американист Ардатов, член кружка Марка Солима, но сделал вид, что не заметил, не узнал Коробейникова. Мимо, приобняв за талию какого-то генерала, прохромал идеолог Исаков, хромой черт, тоже член кружка. Их глаза на мгновение встретились и тут же разбежались. Исаков не пожелал его узнать. Так же повел себя лейб-доктор Миазов, рассказывавший совсем недавно о чудодейственной барокамере в своей правительственной клинике. Коробейников хотел было подойти и раскланяться, но тот рассеянно отвернулся. Это было не обидно. Лишь подтверждало закрытость, законспирированность кружка, члены которого не должны были себя обнаружить. Явилась мысль, что в этот тайный кружок входят многие из присутствующих. И тот космонавт, весь в наградах, который был окружен почитателями. И тот генерал, что подымал шумный и бравый тост. И та седовласая, похожая на императрицу актриса, протягивающая для поцелуя желтую, перевитую венами, усыпанную кольцами руку. Однако на банкете не было Марка Солима, который устроил ему приглашение и встреча с которым была для него нежелательна. Не было Стремжинского, с кем хотелось бы ему чокнуться рюмкой, показать всем, что они не просто знакомы, но и близки, оба из влиятельной газеты.