Александр Проханов - Надпись

- Я все время думала об этом. - Тася комкала платок с синей каемочкой. - Примеряла, прикидывала. Где я буду жить? Вместе с Верой, которая привыкла к своему одинокому укладу, обзавелась тысячами привычек? Живя вместе с ней этот месяц, я постоянно нарушала ее уклад, раздражала ее. Наша совместная жизнь сложившихся, обремененных привычками людей выльется в одно раздражение, в непрерывную ссору. Жить с тобой, Таня? Но ты обременена уходом за матерью. Неизвестно, что ляжет на твои плечи в ближайшее время, когда тетя Настя окончательно сдаст. Отдельную квартиру мне здесь никто не подарит. В то время как в Сиднее у меня есть уютное отдельное жилище в нашем баптистском общежитии. Под старость мне будет обеспечен уход, сиделка, достойная пенсия. Эти бытовые мелочи, непреодолимые психологические препятствия мешают мне остаться в России. Я побывала здесь, вдохнула воздух Родины, этого глотка мне хватит до конца моих дней. Буду вспоминать вас, перебирать ваши подарки и фотографии, жадно ждать ваших писем. Спасибо вам!

Они сидели молча, ссутулясь, с мокрыми глазами. Часы стучали, приближая вечную разлуку.

- Тетя Настя, - Тася встрепенулась, поднялась из-за стола, пересела на кровать к бабушке, - давай помолимся вместе!

Бабушка, не в силах поднять голову из подушек, в знак согласия опустила и снова подняла веки. Протянула Тасе слабые руки, коричневые, костистые, обтянутые сухой кожей. Тася взяла их в свои, большие, пухлые, белые. Минуту они сидели молча, взявшись за руки. Потом Тася громко, истово, подымая глаза к потолку, стала читать:

- Отче наш, сущий на небесах… - Бабушка услышала слова чудесной любимой молитвы, с которой столько раз отходила ко сну и столько раз встречала свой новый день. Стала вторить шепчущим голосом, умиленно и восторженно возведя глаза. - Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое… - Коробейникова поразило это хоровое чтение, где Тасин сильный, настойчивый голос с неуловимой нерусской интонацией и родной, бабушкин, с благоговейным порывистым шепотом, выговаривали простые, идущие от сердца слова. - Да будет воля Твоя и на земле, как на небе… - Обе верили в благодатную волю Творца, благодарили за чудесный дар, позволивший им повидаться после стольких лет невыносимых страданий, еще раз в этой земной юдоли налюбоваться друг другом. - Хлеб наш насущный дай нам на сей день… - Коробейников шептал вместе с ними, чувствуя себя включенным в бесконечную череду поколений, которые исчезали одно за другим и были явлены этими дорогими женщинами, которые тоже исчезнут. - И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. - Две их души просили у Бога прощения за несуществующие грехи. Исполненные благоговения, не роптали за понесенные утраты, благодаря за отпущенные любовь и добро. - И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого… - среди страшных бурь и великих злодеяний, отнявших самых ненаглядных и близких, они просили Господа принять в свой чертог дружную большую семью, рассадить за широким столом ее старых и малых, - ибо Твое есть царство, и сила, и слава вовеки. Аминь! - Молились за всех, кто когда-то, окруженный красотой и любовью, жил в большом чудном доме, выходившем окнами в сад, и величественный бородатый хозяин, в мягких сапожках и вельветовой блузе вносил на веранду букет белых роз. Молились за всех, кто лежал под могильными плитами в далеких краях и странах, о чуде их встречи, о ниспосланной радости наглядеться, налюбоваться друг другом, перед тем как навеки расстаться.

Коробейников смотрел на темные, сухие, как у птицы, руки бабушки, потонувшие в Тасиных белых ладонях. Понимал, что присутствует при таинстве, касавшемся и его, и детей, и еще не рожденных внуков, которые, пройдя земные пути, неизбежно исчезнут в бездонной глубине этой чудесной молитвы.

- Ну вот, теперь можно и в путь, - опавшим голосом произнесла Тася, отпуская бабушкины руки, обращая лицо к циферблату. Но бабушка, которой молитва вернула силы и разум, продолжала тянуться к ней. Страстно, слезно, с бурлящим горлом, воскликнула:

- Тася, девочка моя!… - Та уронила голову бабушке на грудь, и бабушка гладила ее, по-матерински целовала, прощалась с ней навсегда.

На аэродром мать не поехала, потому что бабушке стало плохо. Капала капли, вызывала «неотложку».

Коробейников вез в Шереметьево Веру и Тасю на «Строптивой Мариетте». Обе сестры молчали. Тася беспокойно взглядывала на мелькавшие за окном дома, будто каждый беззвучно хватал ее за голубой шелковый платок и хотел удержать.