Эд протестовал против заглавия, но оно уже вертелось в голове: «Тихое отчаяние». Он видел эти слова, но они никуда не годились. Все, что лишь называло чувство, никуда не годилось, общечеловеческое не годилось, скверный материал. Средний рост и карие глаза – это факты. На свету, правда, серо-зеленые, как у матери. В полутьме – карие, как у отца; Эд не глядя сел. На стул для пациента. Перед ним кремовый стальной шкаф, в зеркале витрины – его лицо: взгляд такой, словно он мог быть там как дома, просто поселиться и лечь спать, в этом шкафу.
– Нет, я не знаю, насколько серьезны травмы.
– По-моему, у него высокая температура.
– Почти два дня, промок насквозь.
– Думаю, он неловко налетел на что-то.
– Да, но вообще-то чуть-чуть, несильно.
– Да, но недолго, потом пришел в себя.
– Думаю, да. Во всяком случае, он понимал, где находится.
– …
– Нет, ничего особенного. Только вот ездил на лифте, на старом грузовом лифте, возможно всю ночь.
– …
– Совершенно точно? Коричневое кольцо вокруг серо-зеленой серединки, можно бы сказать, я помесь отца и матери, понимаете?
– Алло, господин Бендлер?!
Кто-то окликнул его по фамилии. Эд подошел к окну и увидел окружного санинспектора, который медленно шел вверх по дороге. Все в той же куртке с массой практичных карманов. Окно кабинета располагалось прямо возле выбитой двери, которая отражалась сейчас в стеклах его поляризованных очков. Ребхун тихонько откашлялся. Шумок жизни, не предназначенный никому, и внезапно Эда охватило чувство огромной близости, нечто стремившееся высосать из него все силы.
– Самое ценное уже растащили, господин Бендлер, – вполголоса бросил инспектор в дверную щель, должно быть, он видел, как Эд подъехал. Вероятно, они всегда нас видят, в любое время, подумал Эд, и все увертки ни к чему, как и все доносы.
– Я ищу врача, докторшу…
– Именно это я и имел в виду, господин Бендлер. Или вы решили, что я считаю вас одним из мародеров? К сожалению, мы не можем этому воспрепятствовать. Их слишком много, в большинстве ближайшие соседи. Они попросту быстрее нас. Когда наши граждане видят своих сограждан на улице, с чемоданами и сумками, они тотчас вооружаются ломиками. Однако же собственность беглецов принадлежит государству, к которому они поворачиваются спиной, постановление номер два, понимаете, господин Бендлер? Поэтому прошу вас выйти оттуда, я должен опечатать дверь.
Любопытно, что инспектор в дом не вошел. И странно, что он просил, что высказал просьбу, а не ультиматум. На секунду Эду почудилось, что за Ребхуном стоит Рене, без ног, на сгнивших культяпках, чуть покачиваясь.
– Вы меня поняли, господин Бендлер?
Эд молчал, он был в замешательстве. Он оставил Крузо записку, возле тарелочки, под фотографией, на стуле у кровати… В глазах почернело. Он сделал шаг назад, в глубь кабинета. Точно спрятавшийся ребенок, которого ищут и не находят, а он чувствует, как все больше отдаляется от мира.
– Кстати, рад слышать, что «Отшельник» еще функционирует, – продолжал Ребхун. Теперь он говорил в щель, наполовину просунув голову в коридор. – Есть в этой стране люди, любящие свою работу, свое место в обществе, они не бросают все в одночасье, вот это я называю ответственностью, господин Бендлер. – Последнюю фразу он крикнул как бы в туннель, явно неуверенный, услышат ли ее целиком.
Эд молчал.
– А докторша эта, так называемая островная докторша, улепетнула – вот вам и клятва Гиппократа! По крайней мере, ваши раны зажили, отлично зажили, а, господин Бендлер?
Эду вспомнилось сообщение «Виолы» за несколько дней до того, как она замолчала. Хороший врач не бросает пациентов в беде, это ведь непростительное нарушение принципов элементарной человечности и так далее… голос министра здравоохранения, а затем комментарий «Виолы», который он забыл, как и название передачи – то ли «Полуночный журнал», то ли «День за днем», то ли «Европа сегодня»?
– Уже несколько дней граница наших чехословацких друзей снова открыта, большое доказательство доверия. Но вам, конечно, об этом известно. Все теперь могут уйти, отныне все – чем не анекдот? Вы меня вообще слушаете, господин Бендлер?
Мало-помалу Эд начал понимать положение инспектора. Но что же не позволяет ему переступить порог докторской практики?
– Потому-то меня радует, – воскликнул Ребхун, – искренне радует, что вы еще здесь! Вы и наш друг Крузович. Насколько нам известно, вы занимаетесь стихами, и, возможно, именно в этом все дело, как знать? Не исключено, а? Немало таких, для кого остров стал источником вдохновения, крупные имена, ей-богу, достаточно назвать Луммича, Цибульку, Плудру и, конечно, Герхарта Гауптмана и Йоахима Рингельнаца, гениев минувших времен, представителей буржуазного гуманизма. Вы не думали о публикации, господин Бендлер? Кандидат в члены Союза писателей – как вам такое? Нам теперь надо держаться друг друга, мужчинам за пишмашинками, пишмашинистам!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу