Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Чадородливая, крепкая на брюхо, но смолоду уставшая рожать, а после семилетнего военного перерыва к тому же и отвыкшая, едва очухалась, родив Татьяну, а уж после Ванюшки заплетала смёртную косу, думала, что и вовсе не поднимется. Но и разлеживаться было недосуг: дом, хозяйство, маленькая Танька, а на отца надежды мало? — запьет, загуляет, всем попустится. Если нехворые, выгуль-девки, отрожав, зацветают розовым бабьим цветом, потом спеют, как ядреные, рассыпчатые картохи — любо-дорого посмотреть, а еще дороже приласкать, то мать после родов и вовсе дошла, высохла, спеклась, так что молока нарожденному едва хватило на три месяца, потом уж Майка, мать-кормилица, выпаивала своим молочком. Недаром же отец и прозвал парнишку: Иван — коровий сын. Но это был не последний глоток горько-соленой водицы, какой матери пришлось испить на уклоне бабьего века, и без того маятного при эдакой ораве и бражном мужике, крутеле белого света. Как принесли ей чадушко на погляд, как сквозь горячечную мглу, долго после родов застилающую глаза, высмотрела она заморенное тельце, с тыквой на тонюсенькой шейке, а перво-наперво, с шестью пальцами на обеих руках и ноге, — так сгоряча и с горя возьми и брякни: «0-ой, девки, несите!.. неси-ите его назадь, такого мне и на дух-то не надо. Хватит, нарожалась…»

Мать припомнила, что в краснобаевской родове уже водится шестипалка, – его позаочь так и звали Шеститка, – и столь, горюну, досады выпало в малолетстве от лишних пальцев: ребятишки дразнили, проходу не давали, а как вошел в ладные лета, долго не мог девку путнюю засватать, – робели девки идти за Шеститку; как вообразят, что тот аж шестью пальцами будет щарить пазуху, так, бедные, и обмирали; пятерней-то парень под кофту залезет, от страха и стыда с ума сходишь, а тут шестерня… К тому же иные суеверные старухи вырешили: коль с шестью пальцами народился, – нечистик: глаз лукавый, слово вредное, сглазит, извередит любого, особливо младенча. Злая наладилась Шеститке судьбинушка, и, хотя взял за себя райповскую товароведку, умеющую копейку добывать, хотя и сам вышел в райповское начальство и зажил кум королю, а мстительная обида на жизненную планиду и людей так за весь век и не прошла, – нелюдимом был, нелюдимом и остался. Помянула мать Шеститку и уж махнула рукой на свое позднее чадо, некрещенное, не нареченное.

Тут еще, пока мать отходила после родов, отец утопил в полынье казенного мерина, на котором ездил по рыбу на самый дальний рыбпункт. Залил свои бесстыжие глаза, морду заломил и давай понужать мерина со всей дурацкой моченьки — в винополку боялся опоздать за бутылкой, – вот и залетел сослепу прямо в полынью, схваченную тонким ледком и припорошенную поземкой… Может, еще от того гнал коня, что перед кралей похвалялся, нахвальщина. В задке саней, угревшись под собачьей дохой, сморившись после выпивки, полеживала веселая, гулящая Красотка Мэрка, тогдашняя сударушка отца, пристежечка ночная. Красотка Мэрка — ее так в деревне все и звали, числилась бухгалтером в «Заготконторе» и, как поговаривали, крутила то с Самуилычем, начальником тогдашним, то с Петей Халуном… Отец, скинув в воде сохатиные пимы, тулуп, все же выбрался и Красотку выудил на лед, а вот мерина вместе с рыбой утопил, и теперь предстоял тяжелый расчет с «Заготконторой», тут и дружочек, Исай Самуилыч, выручить не мог; считай, что телки с буруном лишились, надо сдавать скотину и выплачивать конторе деньги. У матери от свалившейся напасти голова пошла кругом, и она даже выговорила в сердцах своей подружке Варуше Сёмкиной: «Не мог Халун заместо коня эту сучку утопить. Опять же, навоз не тонет…»

2

Пришла беда — распази ворота, потому что в одиночку та не бродит, кого-нито за собой водит. Все одно к одному сошлось, и матери, в самом деле, стало не до ребенка.

На беду ли, на радость ли, Бог знает и ведает, но подвернулась ей тогда бабушка Будаиха, заглянувшая к своей молодухе, которая как раз и лежала с первенцем Раднашкой.

— Парень родил, пошто оставить хошь?! — уговаривала она мать, выслушав ее жалобы и передав по-соседски туесок загустевшей в подполе, прохладной сметаны. — Мучался, мучался — и бросай?! Пошто?.. Бога ваша Христоса шибко сердится будет. Возьми, Ксюша, парень — однахам, талан будет — рука шибко много пальцев росла. Рыба, мясо, арбин ись будет — здоровый хубун растет. А то мой депка давай, брать будет. Улан-Туя, гурт живет, баран пасла с мужиком, ребятешка мало. Парня мало, депка шибко много — шесть, однако. Себе твоя парня взять будет, баран пасти, —припугивала бабушка Будаиха, хотя кто ее знает — у бурят дети из семьи в семью легко кочевали, а потому, случалось, имели двух отцов и двух матерей, то есть родителей, приживших и родителей взрастивших, почитая и тех, и других . - Ай-я-яй, пошто бросать надо?! Моя послушай, однако, талан будет.