Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Господи Иисусе Христе, и Сыне, и Боже, помилуй нас.Скатитяся, свалитяся скорби-болезни у коровы Красули с ее вымяни. Чтоб у коровушки бяжала молочко по вымячку и по титячкам, на здоровьице хозяину и хозяйке, и малыим чадушкам. Как заря родится, животинки боль свалится. Ключ и замок – сам Иисус Христос. Аминь.– Во имя Отца и Сына и Святага Духа. Аминь.

Как не отнекивалась, как не отмахивалась бабка Пестярева, Малашина свекруха всучила ей ситчику на сарафан, а та велела Малаше сходить в церкву да поставить свечку святому Модесту, заступничу от скотского падежа . Сходила Малаша к Спасу, помолилась святому Модесту, и корова-солоха словно заново народилась, первотелкой забегала..

Но мало показалось Фиске-волхвитке для злого отмщения лишь солохи, и до Малашиного Петрухи добралась, — и тому хомут одела. Бравый рос парнишка, тише травы, ниже воды, а тут ревмя ревет, верещит без уёму, посинел аж весь, надрывая пуп.

Опять кликнули бабку Пестяреву …умела и пупы править… та глянула парнишку, руками вплеснула:

— Ой,— говорит,— не жилец, однако.

— Христос с тобой! — сурово осадила ее Малашина свекруха. — Окстись, старая. Кого буровишь?!

Малаша в рев, не чище сыночка, затем пала старухе в ноги, та и согласилась хомут снять:

— Попробую, девча. Ня знай, бара, чо и получится — шибко сильный хомут одели. Молись, деушка… молись и молись; проси Заступницу нашу Матерь Божию, — подсобит.

Помолилась Малаша вместе с бабкой Царице Небесной, а потом рекла старуха своеверный заговор от грыжи:

— Грызь-грызища, красная дявица, тебе младенка Петра ня томить, ня крушить! Иди на чисто поле, на синя море! Там тебе гулять, красоваться, – младенца ня сушить, ня томить. Аминь!

Потом зачерпнула из берестяного туеска коровьего масла, молитву над ним сотворила, намазала парнишонке брюха и уложила спать. Утром скорбь с парнишки как рукой сняло.

4

После Николы вешнего выбрел из дальней таежки Сила и, продав мягкую рухлядь, попил, покуражился, да и ушел на Ципиканские золотые прииски, куда уже давно косился. Дивно было укырцам, что не бил свою блудню смертным боем: или уж не дал веры слухам, какие долетели до его заросших диким волосом, но зверовато чутких ушей, или уж так его уластила, заморочила окулькина девка, что и не стал дознаваться. Так ублажила, что не пил бы не ел – все на милую глядел, а ведь коль жена мужа ублажает – худое замышляет… Хотя, поговаривали, будто заворачивал Сила к той посельге беспутой, прояснял слухи, но сладили они миром, и Самуил Моисеевич одарил охотника яловыми сапогами.

Укатил Сила шукать фарт золотой, тут Анфисе и вовсе полная воля …проводила мужа за овин, и прощай, жидовин… тут уж, бестыжая, не таясь, а куражливо красуясь пред селом, и вовсе зачастила к поселенцу. Бог весть, долго ли, коротко ли бегала к Самуилу, до третьих петухов читая толстые книги, — черные, как вырешил крещеный мир,— но дочитались, сердешные, до того, что у Фисы стал живот пухнуть, в тягость вошла, — ну, вроде, ветром надуло, когда скрадом летала к своему поселенцу на блуд.

А как брюхо подперло конопатый нос, и весь грех вылез наружу, когда весть доползла до займища скрытного, ушлые Силины братовья Ипат и Харитон доспели, чей петух топтал молодуху и семя посеял; да и нетрудно было доспеть: муж богоданный месяца три назад, как и ушел на прииски, и по срокам никак не выходило, что его засев, а потом, хоть и прожили молодые два года, но все без проку, а тут, на тебе, пошло брюхо расти, словно тесто на опаре.

После Ильна дня, когда уж весь Укыр судачил, перемывая косточки поселенцу с Фисой, которая дохаживала последние месяцы, наехали верхами два Силиных брата, Ипат и Харитон – сумрачные, по самые очеса забородатевшие мужики. Анфиноген, Фисин богоданный батюшка, не поехал, потому что напрочь открестился от сына-богоотступника, а уж про бабу его, фармазонку и волхвитку, и речи вести не мог, — не поганил рот.

— Ах ты, пристежка ночная!.. ах ты, блудня! — заревел с порога медвежалый Ипат, и с пеной у замшелого рта тут же вытянул оторопевшую Фису сыромятным бичом, сплетенным в косичку.

— Верно, что из окулькиной веры, — прошипел Харитон, — то к одному, падлюга, прислонишься, то к другому. А тут и с поганистым спуталась, с нехристем. От его и покрылась, имануха блудливая… Ня побрезговала, вражья сила!

— Ведьма, она ведьма и есть. Но я те покажу, как порчу на людей наводить!..

Молодуха, ни живая, ни мертвая, белая, как снег, забазлала на всю избу, стала запираться, божась и суетливо осеняя себя двуперстными крестами: