Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

2

Верно, старики-любомудры рекли: не заламывай рябину не вызревшу, не сватай девку не вызнавши. Пока Сила шастал с ружьишком по хребтам и распадкам, добывая сперва белку, потом соболя баргузинского, жена его Анфиса наторила густыми, как сажа, зимними ночами тропку к одинокому поселенцу, — Самуил Лейбман звали; и была та посельга беспутая не простым ушкуем, варнаком с большой дороги, а — политическим, бывшим каторжанином, оставленным в Укыре на поселении, которого позаочь, а то и в глаза Рыжаковы обзывали фармазоном. Поселенец — из иудеев, а говоря языком лютых скрытников, из нехристей, распявших Царя Небесного,— квартировал в добротном флигеле на усадьбе богатого трактирщика Хаима Гутерзона, через три двора от Силы Рыжакова, а уж чем жил посельга, с чего кормился, люди не ведали; но мужик, не гляди, что чужой веры, что бывший колодник, оказался тихим, ласковым, до людей приветным. Надо бумагу волостному старосте либо уездному приставу написать, бегут укрыские мужики к Самуилу Моисеевичу, надо документ выправить, – опять к поселенцу, и тот все сладит чин-чином, да… такой доброхот, добролюб… сроду мзды не возьмет, не в пример Укырским чинушам. К Самуилу привыкли в уезде… кроме скрытников — те иудеев, нехристей, и на дух не переносили; предавали их охулке денно и нощно за то, что распяли Сына Божия, за то, что, не каясь в содеянном, служат князю тьмы, правят миром, искушая народ греховной волей.

Мало того, Анфиноген Рыжаков, наслышанный от отича и дедича, поведал на Успенье Пресвятой Богородицы ветхую старину про евреев и чудо, что случилось на похоронах Царицы Небесной… Когда мужики несли в гробу почившую в Бозе Матерь Божию, то из богатой хоромины выбежал лютый еврей и хотел было опрокинуть гроб – насмеяться над христианской святостью и поколебать веру в сердцах тех, кто шел за гробом. Но Господь не попустил такого кощунства, и, по слову Божию, слетел с небес Ангел с огненным мечом и отсек руки дерзкому еврею. Чудо ошеломило народ, а перво-наперво, самого еврея, который тут же и уверовал в Богородицу и стал горячо молиться Ей, после чего у него приросли руки. Но беда в том, что другие евреи не дали большой веры своему соплеменнику, пережившему великое чудо, и не бросили свои кощуны и насмешки над Христовой верой.

Харчевался Самуил Моисеевич в доме Хаима Гутерзона, с ним одним и водился, отчего укырчане не могли взять в толк, как они, хоть и единокровцы, не то что уживаются, а и живут душа в душу, ежели Хаим первый богатей на весь укырский уезд, а Самуил-катаржанин, страдая за бедных крестьян и рабочих, против богатых с бомбой восстал, на бунт подбивал худобожиих. Вот это не могли уразуметь укырчане толоконными лбами, и решили, что неисповедимы пути иудейские, что Самуил, как и Хаим, тот же навоз, но дальний завоз.

Если по-первости в Укыре приветили доброхотливого Самуила Моисеевича, то после забородатевшего дикими и суеверными сплетками, шумного случая, все, от стара до мала, брезгливо отвернулись. А случай вышел такой…

Хаимова прислуга… вначале Анфисина мать, потом и сама Фиса… наводила во флигеле поселенца убор и прибор. Вот туда, в тихие, опрятные покои, и запохаживала скучающая молодуха, откуда приносила под полой лисьей шубенки книги… против богатых да царя-батюшки… и читала их при смолявой лучине. В отличие от темных укырских женок Анфиса не только знала азы, буки, веди, глаголи, но, как и мать ее, слыла книгочеей, отчего деревенские сторонились ее, недолюбливали, а Рыжаковы — все книги, кроме Святого Евангелия и древлеотеческих, считавшие пустосвятием, блядославием, демонской прелестью и бесовскими кобями, вносящими в душу и разум блуд и лукавую смуту,— пуще ярились, костерили молодуху лихоматом, дразня и рыжей волхвиткой, еретицей и фармазонкой. Мать Силина, не смея при Анфиногене голосом молвить, шибко жалела блудного сына, опоенного приворотным зельем, привороженного, угодившего в лапы к самому анчутке беспятому. А чего Фиске было не читать «прелесные» книжки, коль мужик ее месяцами из тайги не вылазил, коль не завели они ни плода, ни живота, коль у обоих не лежало сердце к хозяйству и земляной работе. Вот и читала крамольные книжки, и дочиталась, потому что баба – горшок, что влей – все кипит.

Воля и добрую жену портит, а что уж про окулькину девку нечего судачить… Малаша, невестка Калистрата Краснобаева, присмотрела через щель в бревенчатом заплоте, как семенила Фиска через заснеженную улицу и вертела долгим, цветастым подолом сарафана, заметая грешные следы, чисто лисьим хвостом; и высвечивало ей кривую тропку воровское цыганское солнце, — покойничьи-бледный, чарующий месяц.