Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Хотя Сила сплеткам не поверил… бабьи языки, что бесово помело… но однажды, когда чаевали втроем за вечерним самоваром, набрался духу и робко вопросил Шуньковых:

— Грешат на вас, будто вы из окулькиной веры.

Фиса озадаченно поглядела на мать.

— Сплетни все, – со вздохом отмахнулась та. – Слышали звон, да не знают, где он… Крещенные мы.

— Крещенныя… – согласился про себя Сила, потому что видел на Фисиной шее золоченный крестик, – но пошто-то в церкву сроду не ходите?..

Услышав его сомнения, мать растолковала, как по писанному:

— Бог не в церкви, не в иконе, не в обряде. Бог – в душе… А то что нас деревенские со зла в окулькину веру вписали, так это потому, что живем не по ихнему. Не нравится, как мы живем… Удумали еще, будто мы колдовки… Ну, да на каждый роток не накинешь платок.

Когда мать спряталась в своем закутке, и молодые остались в горнице наедине, Фиса и придумала, как им принять венец….

Зная, что ни мать, ни отец Силины не дадут благословения, парень тайком от родовы перекрестился в единоверцы, а потом и обвенчался в церкви, что для скрытников было едва ли не страшнее всех кобей, бесовских— принять золотой венец из нечестивых рук попа-никонианина, клятого щепотника. Лучше уж круг ракитова куста окрутиться…

Тем паче, в Укыре поговаривали: мол, катили молодые в бричке, запрягши сивого мерина, возвращались из церкви, от венца, и вдруг вздыбилась улица, и заступил им дорогу пыльный вихрь, где уж, наверняка, ревнивый колдун крутился, – обесившийся Фисин любовник с Лысой горы. Не к добру то, – осудительно качали головами суеверные укырчане.

Когда Сила явился с молодухой на заимку, и отец, братовья прознали такое поганистое дело, так и пришли в неистовство. Отец схватил сыромятный чембур и троекратно, до крови перекрестил сына вдоль спины. И вусмерть бы запорол, да мать повисла на руках, со слезами прося милости чаду заблудшему.

— Осрамил на весь белый свет, опозорил! — хрипел Анфиноген Рыжаков, пытаясь отбросить жену. — Ославил на весь крященный мир! Запорю! Удавлю!

Но гнев его был запоздалым. И отец, придя в себя, и братья Ипат с Харитоном, двуперстно осенившись крестным знамением, тут же отреклись от презревшего древлюю веру, а старики заимские, долго не рядясь, наложили на Силу поруганье, охулили перед миром и, отвергнув, велели отверже идти на выселку, искать себе другой угол. Вот он и сел в Укыре, пошел примаком к своей зеленоглазой, красногривой деве.

Если Анфиноген даже имя отвержи на дух не переносил, глухо, во имя веры, упрятав в себе отеческую жаль, то мать… на то она и мать… а потом и сестры с братовьями, хоть и не простив отступника, с летами все же смирились и, годом да родом бывая в Укыре, все же подворачивали к Силе, который с грехом пополам выделился из тещиного дома, с помочанами срубил избенку на отшибе села и весело зажил со своей шустрой женушкой.

Все бы оно ладно, и Рыжаковы простили бы самовольство, и семья бы сплелась, но… Бог шельму метит…в кару за непослушание, за женитьбу на поспех, курам на смех, не давал Бог новоженям чада. Коль у Фисы был зад в дёгте, – погуливала до венца, – то, может… на проезжем взвозу трава не росла?.. хотя, ядреная и крутобокая, на обличку Фиса плодовито гляделась, да и шептала Силе горячими, бессонными ночами: мол, чует в утробе силу чадородную. Но сколь ни бились, ни колотились молодые, лишь подстилку житную смолотили в зерно и солому, – семя Рыжаковское не вызрело колосом. Сердобольные укырские старухи советовали Анфисе дать обет и усердно молиться о чадородии мученице Варваре и праведной Анне Зачатье, что была бесплодна, но по молитвам супруга Иоакима Зачала Саму Царицу Небесную. Не давала Фиса обетов, не молила святых жен, в простоте же душевной поведала товаркам, что она-то, хошь и первотелка, завтра бы покрылась да и отелилась, но мужику плодовитости Бог не дал, а теперь и вовсе немочью наказал. Поила от порчи зверобоем продырявленным, молочком пчелинной матки, крутым настоем изюбринных пантов и заманихой-травой, что выбродила на водке, потом мазала силин срам замесью курьего сердца с изюбриным салом и деветисиловым листом, и даже исподтишка творила чародейный заговор на становую жилу, молодецкую силу: «…На верху булатного дуба сидит веселая птица петух: рано встает, голову вздымает весело поет; столь бы стояли у раба Божия Силы семьдесят семь жил и единая жила… на женский лик красныя девицы, на молодыя молодицы, на сивые кобылицы. Чтоб у раба Божия Силы стал бы лучше старого, храбрее прежнего, что тугой рог, что еловый сук; так был бы раб Божий Сила пылок и ярок на женскую похоть, на полое место, во веки веков. Аминь». Но сколь ни волховала Фиса, сколь ни творила богопротивные кудеса, лишь беса уластила да смертный грех на душу взяла; и неведомо, куда бы кривая кобыла вывезла семью, да случай вышел…