Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Жизнь коротка, увы! Летят ее мгновения.

— Так-то…Пить можно и нужно, но помнить: с кем, когда и сколько. И голову не терять.

— Во-во, пить надо с головой, — услужливо поддакнул Гоша Хуцан.

— Может, оно и так, — невесело улыбнулся Иван, — а коль народ наш пить не умеет, так и пить бы ему квас да простакишу_.

— Ничего, — успокоил его гость, — пусть побесятся, — он кивнул головой на мужиков, которые опять сошлись и костерили друг друга, как бабы на базаре, — лишний пар выйдет, работать лучше будут.

— А ежли вусмерть захлестнут друг друга?

— Ну, тут уж, Иван, кому что на роду написано. Каждому свое, как говорят мудрецы.

— Так что, русским на роду написано, чтобы брат на брата, чтобы кровь без передыху лили?!

— Ну, а что поделаешь?! — развел руками Исай Самуилыч и вдруг проговорился: — Что прикажете с этими дураками делать?!

— От что дураки, то дураки – согласно кивнул головой Гоша Хуцан.

— Учить надо, чтоб жалели друг друга, чтоб как братья…

— О-о-ой, Ваня, — замахал гость руками, — старые песенки. Сколь волка не корми, всё одно в лес смотрит.

— Не-е, разучились по-божески жить…

— По-божески… — скривился Гоша Хуцан. — Ты что, Иван, в религию ударился?

Иван согласно кивнул, глядя в темное небо.

— По-божески… – засмеялся Исай Самуилыч. – По этому поводу Хайям тоже сказал:

Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь,

И опрокинул мне с вином стакан, Господь!

Я пьнству предаюсь, а Ты творишь бесчинства?

Гром разрази меня, коль ты не пьян, Господь!”

Иван покосился на Мудреца и неодобрительно покачал головой.

— Но это уж слишком, прости ему Господи…

6

Может быть, соседи, отрезвленные криком Алексея, который тут же унырнул в избу, постеснявшись городского гостя, и разошлись бы по углам, потаскав друг друга на матерках, высрамив принародно. Но тут подлетел выскочивший из избы Петр Краснобаев и, смекнув дело, азартно, кочетом закрутился возле мужиков, злобно приговаривая:

— Дай ему, Митрий, дай по сопатке, дай, чтоб не рыпался. Ишь прибежал рюмки сшибать. Звали его. Напился, нажрался от пуза, и меня же поносить начал. Посельга беспутая, нищеброд.

— Я, Халун, хошь в латаном, да не хватанном, — полез уже на него Сёмкин.

Но тут Хитрый Митрий, раззадоренный, широко, по-мужицки развернулся… а коль Сёмкин отшатнулся, то плюха, правда уже на отлете, досталась Петру. Тот с визгом побежал в избу, зажимая ухо, расплескивая кровь по крыльцу. Сёмкин тем временем решил взять Митрия на калган — боднуть головой, свалить с ног, но Митрий, учуяв кровь, разъяренный, с негаданной при своей огрузлости, молодой прытью ударил снизу, и Сёмкин отлетел к поленнице. Тут уже подскочил Иван, ухватил Митрия за обе руки и стал умолять со слезами в голосе:

— Митрий, а, Митрий, очнись же, очнись! Что вы как нелюди?! Что вы как сбесились-то?! Что вам делить?! Ну, пусть ругается, пусть матерится, пусть обзывает всяко — больной же мужик. Пожалей ты его…

— Да отвяжись-ка ты, жалейка, пальцем деланный!.. — отмахнул его Митрий. — Я эту гниду задавлю счас.

— Успокойся, Митрий, — слезно просил Иван, прижав руки к груди. — не порти праздник. Успокойся!.. Иди лучше за стол. Я сам с им разберусь.

— Кого с им разбираться?! Давить его…

— Иди, иди, Митрий, прошу тебя.

— Ладно, ему пока хватит. Пойду…

— Верно говорят: какая русская гулянка без мордобоя, – Исай Самуилыч с холодновато мудрой улыбкой покосился на Ивана, который опять был рядом. – Кровавый русский бунт…Не умеют жить и другим мешают жить.

— Раньше такого не было. Разве что молодежь-холостежь вдругорядь схлестнется из-за девок…

Сёмкин о ту пору, страшно матерясь, выплевывая изо рта сукровицу, пополз на карачках вдоль поленницы и неожиданно уткнулся в прислоненный к дровам ошкуренный березовый дрын_. Дальше все случилось в неуловимые мгновения: Сёмкин, в распластанной до пупа рубахе, залитый кровью, вскочил на ноги с занесенным дрыном и пошел было на Митрия, но тут на глаза ему угодил сам сам Мудрец…

— Чего ты лыбишься, морда иудина?! — Сёмкин развернулся к Мудрецу, потряхивая колом. — Всех в деревне стравил, переплёл, мошну набил и в город уметелил…

Мужики не успели и глазом моргнуть, как Сёмкин, раззявив рот в окрававленном крике, подлетел к Мудрецу, и заказывать бы тому печальную музыку, если бы с негаднной прытью не заслонил его Иван Житихин. На его покаянную голову и обрушился березовый дрын.

Утробный бабий крик, порвав глухую темь, впился в небо; там его догнал пронзительный детский визг, и все разом стихло, затаилось в жути.