Владан Десница - Зимние каникулы

После страшного происшествия, едва она пришла в себя, первой отчетливой мыслью и желанием стало: чтобы скорее вернулся Эрнесто, чтобы он скорее приехал, и тогда можно будет возложить на него слишком тяжкий груз, можно будет повиснуть на его сильных руках, как на вешалке. Ей казалось, таким образом будет найден какой-то выход из невозможной, невероятной реальности, словно самый факт окажется как бы несостоявшимся, уничтоженным, вовсе не имевшим места. «Только бы приехал Эрнесто, только бы приехал Эрнесто!» — твердила она, стуча зубами о край стакана, какому-то человеку, который давал ей успокоительную таблетку. «Только бы он скорее приехал!» — повторяла она Аните и Марианне, поддерживавшим ее под мышки, отвлекая от изуродованного детского тельца.

Она не помнила, как вдруг оказались возле нее все эти люди, как они собрались, не знала, кто и когда внес в комнату коляску, кто обмыл и переодел ребенка и вновь уложил в коляску. Она только помнила (когда ж это было, давным-давно или только что?), как вернулся Эрнесто и как она упала ему на грудь, задохнувшись в рыдании, которое на одно мгновение доставило облегчение, и вновь обеспамятела.

Теперь она ласково бессильной улыбкой улыбалась Лине, которая, исходя слезами, кончиками пальцев посылала Капелюшечке воздушные поцелуи, не переходя какой-то воображаемой линии и перегибаясь, точно перед нею была невидимая балконная решетка.

На голову девочки надели розовый чепчик, немного перетянув его на поврежденную щеку, куда переложили и прядки волос, а головку повернули почти в профиль, чтобы видна была только целая щечка. Одеяльце закрывало ребенка до самого подбородка. Альдо и Бепица тихо перешептывались в углу, а потом, ступая на цыпочках, перешли на другую сторону, откуда можно было разглядеть поврежденную щечку. На их осторожно исполненный маневр, кажется, обратила внимание только шьора Тереза, ибо она предостерегла их взглядом; они поникли и присоединились к Лине.

В эту передышку, в один из моментов своего ужасающего спокойствия, Лизетта заметила, что Анита и шьор Карло впервые обращаются друг к другу на «ты». Однако она этому не удивилась. Более того, слегка улыбнулась — ей казалось столь естественным, что в этот день люди называют друг друга на «ты», ибо в несчастье все чувствуют себя братьями…

Мозг ее медленно затуманивался, как случилось однажды в первое время ее знакомства с Эрнесто, когда на какой-то танцульке она выпила бокал шампанского и болтала всякий забавный вздор, над которым они оба смеялись… Веки ее постепенно смыкались. Анита сделала знак мужчинам, и они осторожно выбрались из комнаты, уводя с собой Эрнесто. Последними удалились Лина с Альдо и Бепицей. Три женщины остались возле Лизетты.

Мужчины расположились у очага. Стали сворачивать цигарки, закуривать. Эрнесто, опершись локтями о колени, обхватил голову ладонями. Штанины его еще были зажаты прищепками, как сошел с велосипеда. В его оцепеневшее сознание не проникало ничто из того, что вокруг происходило и говорилось.

Ичан, услыхав о беде, мгновенно сбросил с себя фартук, в котором работал у Петрины, и, все кинув, полетел домой. Новость мгновенно прочистила его голову; только в коленях заметна была дрожь. Он сидел на приступке очага и медленно качал головой.

— Никогда не доводилось мне слышать, чтобы свинья могла сожрать ребенка! — через плечо негромко сказал ему шьор Карло, сидевший к нему ближе других.

— Эх, да еще как, сударь мой! Чего далеко ходить, в прошлом году у Марко Млинара дитенка поела, и какого парня!.. Если же припомнить всех ребят в наших селах, которых свиньи сожрали на моей памяти, ей-богу, целая рота б оказалась!.. — Он помолчал, продолжая качать головой.

— Если б вы знали, сколько раз в своей жизни, мама родная, жалел я, что и меня не сожрали, пока мальцом был! Никаких бед бы не узнал — ни болезней, ни голода, ни войны, ни мора, никаких иных печалей…

Беззвучно, точно домовой, старая Вайка подобралась к перегородке, отделявшей жилье Доннеров, и, не отворяя двери, произнесла шепеляво:

— Милая, молочка топленого хочешь?

Ответа не было. Должно быть, Лизетта уснула, а хранительницы не осмелились ее будить. Проявленная ласка растворилась в пустоте. Вайка отползла туда, откуда выбралась.

Разговор оборвался. Ичан подумал, что надо бы его оживить.

— А я все судил: будем живы-здоровы, на Йована найдется и для нее сладенькое! Эх, что человек может знать? Мы рассчитываем: и ей доведется от него отведать, хоть малость малую, а тут на́ тебе, вишь как вышло!