Герман Садулаев - Иван Ауслендер - роман на пальмовых листьях

По пути он снова ранил своё сердце. Увидел мальчишку. Юный, наверное, студент первого или второго курса. Прыщавый. Нескладный, непривлекательный, как сам Ауслендер в свои студенческие годы. Мальчик стоял. Мальчик кричал лозунги. Горели его глаза. Так горели, что, казалось, рассеивали темноту не хуже фар автомобиля. Ауслендер сначала прошёл мимо. Но потом не выдержал и взорвался. Он кинулся назад, стал пробираться через толпу. Он хотел поговорить с этим мальчиком.

Он думал: надо ему сказать. Это не то, что ты думаешь. Ты пропадёшь, погибнешь. Сейчас тебе кажется, что ты участвуешь в каком-то важном и нужном деле. Тебе кажется, что это мужество и героизм. Ты такой же, как я, знаю. Ты никогда не мог проявить нормальное мужество, подравшись с обидчиком. Ты не виноват, такой уж ты уродился, трус, хлюпик и неудачник. И вот теперь ты хочешь за всё отомстить. Всем доказать. Ты видишь себя героем. Но тебя просто используют. Сегодня тебя поднимут на революцию, завтра отправят на войну. Ты сдохнешь. В первом же бою, наглотавшись свинца, обгадившись со страха, в слезах, ты умрёшь, а настоящие мужчины, умные и хитрые, умеющие, когда надо, спрятаться во втором эшелоне и атаковать наверняка, – они переступят через твой труп и пойдут делить трофеи и красивых женщин. А у тебя никогда не будет женщин. Никаких.

Но Ауслендер не нашёл мальчика на старом месте. Он оглядывался, рыскал взглядом в толпе, искал мальчика. Мальчика не было. «А был ли мальчик? – подумал Ауслендер. – А был ли мальчик?»

Зато совершенно неожиданно Иван натолкнулся на Асланяна. Рюрик Иосифович стоял как бы в толпе, но одновременно и нет, а совершенно независимо. Кажется, он был чуть-чуть пьян. Асланян прижал к себе Ивана и начал что-то рассказывать, что-то очень странное:

– Помнишь, мы разговаривали про театр Карабаса-Барабаса?

– Нет, не помню.

Ауслендер не помнил, чтобы он с Асланяном обсуждал театр Карабаса-Барабаса. Более того, Ауслендер был почти уверен: никогда такого не было. Не было никакого такого разговора. Ни про какого Карабаса. Но Асланян продолжал как ни в чём не бывало:

– Помнишь, как там всё закончилось? Я не про сказку, в жопу сказку. Я про фильм. Про классический советский фильм «Буратино». Там, где всё это ла-ла-ла-ла. «Скажите, как его зовут? Бу!» И так далее. Если перевести с языка символов советского социалистического символизма, то история такая: актёры свалили от старого злого продюсера Карабаса-Барабаса, из его театра, и открыли свой, новый, светлый и социалистический театр. Главный режиссёр – Буратино. И все веселы и счастливы. И, пройдя потайным ходом, который скрывался за нарисованным очагом в каморке папы Карло, актёры оказались в Советском Союзе и сразу на сцене социалистического театра. Это как в кино про окно в Париж, только наоборот. Вот, значит. Они сразу на сцене. Весёлые, поют. И Буратино. И полный зал счастливых советских детей. А Карабас-Барабас остался в прошлом. Но знаешь что было потом?

– Что было потом? – эхом повторил Ауслендер.

– Потом Советский Союз закончился. А вместе с Советским Союзом закончились счастье, молодость, радость, и весь вот этот светлый социалистический символизм, и песни хором. А что осталось?

– Что осталось?

– Театр остался. Унылый советский театр. С унылым символизмом, уже не социалистическим, а просто так. И зрители перестали ходить, потому что скучно. А у Карабаса как было? Там было шоу. Там эмоции. Садизм, мазохизм, несчастная любовь. Постоянно кого-то бьют. Экшн. Унижение. Бандаж. Насилие. Тонкий флёр грубого секса в каждой мизансцене. А у Буратино что? Песни хором, взявшись за руки. И бесполые отношения явно перезрелой Мальвины с женоподобным Пьеро. Это никому не интересно. Первой ушла Мальвина. Приползла на коленях к Карабасу-Барабасу и сделала всё, что он захотел, чтобы вернуться в труппу. Потому что пусть бьют, насилуют, унижают, лишь бы – слава. Так устроены эти люди. Так они устроены, Ваня. И даже пудель, даже пудель сбежал, не остался с Буратино. И знаешь где сейчас Буратино? Где папа Карло, где каморка и сверчок? Знаешь, Ваня, где? Где мы все, что с нами?

Иван Ауслендер заметил в толпе кого-то, похожего на мальчика, которого он искал, и вырвался от Асланяна, вытолкнул себя из засасывающей воронки профессорского безумия, дёрнулся в центр площади. Но мальчик исчез, как фата-моргана. И Ауслендер оказался на передовой. На первой линии. Прямо напротив манипул. Они шли на него, быстро, стуча дубинками по щитам.