Герман Садулаев - Иван Ауслендер - роман на пальмовых листьях

Где они взяли, откуда они достали эти пальто? Синие, коричневые, красные, иногда зелёные или оранжевые. Из непонятного ворсистого материала. Драп? Войлок? Почему-то вспоминается крепдешин. Какой, к дьяволу, крепдешин? Крепдешин – это на платья. Что-то когда-то ворсистое, ныне облезлое. Фабрика «Большевичка»? Не обязательно, не обязательно. Может, когда-то это было модное, польское или чешское. Когда-то очень давно. Когда Ауслендера ещё не было на свете. Го-спо-ди!!! Какое отчаяние!!! И самое страшное, что все пальто аккуратно почищены. Может, даже выстираны руками. Чистенькие такие пальто.

И внезапно понимаешь: запах, – но они не виноваты. Они внимательно мылись. Поверх полотна тяжёлого аромата набросан лепестками какой-то «Жасмин», набросана капельками росы «Красная Москва» из подарочного набора времён Московской Олимпиады. Они старались, потому что на праздник. Это просто кожа сама так пахнет, преющая, истлевающая кожа. И мясо, сохнущее и гниющее под тонкой, пропускающей даже запахи кожей.

А сверху кожи – пальто. Всё можно было бы выдержать, только не это. Очень смутно, приблизительно Иван Борисович помнил: такое пальто было когда-то у бабушки. Розовое, ворсистое. Смелое, безрассудное. Отчаянное пальто. Оно умерло вместе с бабушкой, очень давно. Вместе с детством. Вместе со всем, что было раньше, а теперь этого нет, нет, нет. Или… есть? Выходит, что и бабушка не умерла? И пальто? Оно висит, висит где-то во встроенном шкафу старой квартиры, той старой квартиры, где жила бабушка и которую продали и куда-то проели деньги, а новый хозяин делал ремонт, замуровал шкаф, и в шкафу осталось, замурованное, розовое пальто… и… бабушка? Она в том шкафу, замурованная? И только раз в четыре года…

Казалось, что это примерно так. Все эти избиратели – они сидят дома целыми сутками. Они не мешаются под ногами. Потому что им нечего делать там, на улице. У них нет оснований быть на виду. Нет денег, чтобы что-то покупать. Они сидят дома. Дома у них есть телевизор. Телевизор разговаривает с ними. А больше никто. И ещё у них есть пальто. Одно пальто. Они его берегут. Раз в четыре года они надевают на себя праздничное, выходное пальто и идут голосовать.

Это специально, это придумано для того, чтобы сбить кураж с таких, как он, Ауслендер, и прочие. Потому что нет, нет, так не должно быть. Мы же знаем. Сегодня, когда весь Китай за плошку риса одевает планету, нет никакой необходимости в старом пальто. Можно с самой нищей пенсии купить новое пальто, или пуховик, или куртку с подкладкой на синтепоне. И дети, у них же есть дети! Дети могли бы купить куртку на синтепоне. Не выборы нужны, не выборы. Нужна фашистская благотворительная организация. Нужно организовать рейды по квартирам, по всем без исключения квартирам! Искать пальто образца 1970 года, безжалостно отнимать и выдавать взамен, бесплатно и насильственно, новые китайские синтепоновые «аляски»!

Ауслендер был близок к настоящей истерике. Но вынужден был держать себя в руках и продолжать работать. А избиратели не стеснялись – они добивали мощными прицельными ударами в грудь и в голову.

– Сынок, скажи, как тут за Путина проголосовать?

– Посмотрите в бюллетене, поставьте любой знак напротив фамилии своего кандидата.

– Я за Путина буду голосовать, Путин нас спасёт.

– У нас голосование свободное и тайное, пройдите, пожалуйста, в кабинку.

– Милый, я вижу плохо. Покажи мне, куда ставить крестик?

– Извините, я не имею права.

– Родненький, поставь, пожалуйста, за меня. Я, боюсь, не смогу. Ничего не вижу, не могу разобрать, и руки трясутся. Вдруг не туда проголосую? Мне за Путина надо. Ни за кого другого, только за Путина.

– Простите, я не могу за вас голосовать! Попросите родственника или знакомого, чтобы в вашем присутствии поставил за вас отметку.

– Хорошо, сынок, хорошо. Главное, чтобы за Путина! Правда ведь?

– Нам нельзя агитировать на участке. И вообще агитация в день выборов запрещена. Проголосуйте, пожалуйста, тайно…

Следующий избиратель:

– Сынок, помоги, пожалуйста, за Путина проголосовать…

Господи…

Был перерыв на обед. Иван Борисович поглотил собранные женой бутерброды, но даже это не очень помогло. Настроение было скверное. Ауслендер решил познать предел отчаяния, добить себя – после обеда он вызвался ходить по квартирам.

Ивану Борисовичу вручили переносной ящик и пачку бюллетеней. По правилам одному ходить нельзя, но никто не хотел идти с Ауслендером. Преподаватель закапризничал, и наконец одна девушка согласилась. Она была наблюдателем от какой-то мелкой демократической партии или фракции вроде «Яблока», сохранившегося только здесь, в Петербурге. Девушка была симпатичная, но необщительная. Необщительная с Ауслендером: каждые пятнадцать минут ей звонил жених, тоже наблюдатель, она рассказывала, в каком она доме. Ауслендер и сам был набыченный и неразговорчивый, так что молчание его не смущало.