Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

— Кажется, перебрал Суинберна. — Серый влез в калоши и пошел во двор.

— Возьми лампу! — крикнул вслед отец Кирилл.

Вернулся Серый быстро:

— Там у тебя призрак! Девочка, в белом вся. Глаза огненные. Идем, посмотришь!

Отец Кирилл сочувственно посмотрел на Серого и не пошел. Легли под утро.

Отец Кирилл, раздерганный воспоминаниями (Мюнхен, Мутка…), сидел на постели и не мог заснуть. По лицу текли слезы, падали на мохнатую грудь и плечи. Серафим, напротив, заснул быстро, сразу заговорил во сне, ночью произносил целые доклады. Отец Кирилл сунул голову под подушку. Серафим стал глуше, зато слышнее стучала кровь…

— Кирус! Кирус!

Отец Кирилл открыл глаза. Подушка валялась на полу.

Голос был Мутки.

— Трансцендентальный сад, — сказал Серафим, когда отец Кирилл показал ему все при утреннем свете. — Словно в Японии побывал. В их чайной церемонии есть нечто софийное, правда?

— А это — туркестанская часть садика, — сказал отец Кирилл невыспавшимся голосом.

— А я уже понял. — Серафим взял в ладони висящую гроздь хусайнэ, побаюкал. — Только следует назвать ее «иранской частью». Туркестан, Туран — область гибели, бесплодных пространств… — Облизал губы. — Ваш князь, возомнивший себя демиургом, пытается насаждать тут зелень.

Пили чай в саду. Натекли мелкие облака; ветер играл краями скатерти. На Серафиме был пробковый шлем, который он то снимал, то надевал.

Рассказывал о Распутине.

— Очень близко посаженные глаза и излучают серое пламя. — Серафим обмакнул лепешку в каймак. — Все в его руках. Министры, епископы ваши. Саблера он же в Синод и посадил. Один епископ Иллиодор возмутился, и того сослали.

Серафим жевал лепешку. Отец Кирилл грустно разглядывал чайник.

— Я опишу Распутина в своем новом романе, — сказал Серый, прожевав.

— «Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?»

Серый улыбнулся:

— Это тайна. Роман о Николае Триярском, твоем, так сказать… — Серый заговорил о новом методе автоматического письма: роман надиктовывают «голоса», которые он «слышит». — Уже половину написал!

Пока шел чайный разговор, облака сгустились, и собеседников помочило дождем.

— Ну, мне пора, — говорил Серый, уже в комнате, натягивая дорожную одежду. — Можно я передарю тебе эту лошадь?

Он уезжал в Самарканд, к гробнице Тамерлана. Мастер-класс автоматического письма для местных иерофантов; лекция «София Цареградская — Русский Грааль» для широкой общественности.

Подошел к зеркалу. Пригладил бородку, выставил язык:

— За что же вы меня все так не любите, братья?

За спиной его отразился отец Кирилл:

— Серафим, что с Муткой?

Серый спрятал язык. Начал завязывать галстук.

— Я повторяю вопрос. Что с моей женой? Она писала о тебе, значит…

— Она не писала обо мне.

— Она писала! Вот, вот… — Отец Кирилл схватил с полки письма.

Серый смотрел письма.

— Я должен знать, что с ней, понимаешь? Даже если она ушла от меня, мне нужно знать правду.

— Да, она ушла, — хрипло пропел Серафим. — Совсем ушла, от всего.

Отец Кирилл опустился на стул. Комната плыла, Серафим все завязывал трясущимися пальцами галстук.

— Но она же писала, что…

— Она ушла. В Милане. В декабре, в Милане. — Серый тер краем галстука сырое лицо. — Я прибыл слишком поздно. Через три дня…

— Но она же писала мне после этого!

— Это не она писала, Кирюша… — Серый покусал губу. — Это я писал. Записывал.

Отец Кирилл вскочил, упал на Серафима и сжал его длинное горло.

Стул опрокинулся, загремело.

Отец Кирилл отпустил шею:

— Прости…

— Вот и икона упала, — хрипло сказал Серафим, поднимаясь.

— Прости!

Серафим подсел к нему, обнял тонкою рукой:

— Она сама просила никому не говорить. Ни тебе, никому. Я обещал. Похороны были очень красивые, даже итальянцы признали. Твой денежный перевод был кстати.

— Там, в Милане?

— Да.

Они там были вместе. Один раз, ненадолго из Германии. Копченый рафинад Миланского собора. Стеклянная теплица Пассажа. «Хорошо бы здесь жить и умереть» — ее слова. Он останавливается и целует ее. Там часто на улицах так останавливаются, чтобы убедиться губами в реальности своей любимой, очень часто.

Ладонь Серафима жгла спину.

— Видимо, Милан был ее городом пустоты. У каждого с рождения есть город полноты и город пустоты. Город полноты — это…

— Серафим, хотя бы сейчас — не надо теорий.

— Я хотел написать тебе. — Серый потер шею, на которой горели красные следы. — Не мог найти нужные слова, нужную краску, мелодию. — Закашлялся. — А потом…