Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

Белый Георгиевский хлынул на него, вспыхнул люстрами, зажелтел паркетом. На стенах зачернели имена тысячи Георгиевских кавалеров, на сводах блеснула золотая Георгиевская звезда.

— Всемилостивейший государь! — зачитывает грамоту Самарин. — Три века назад подъятая живым народным духом Русская Земля…

Лица московского дворянства. Много занятных, какие встретишь только в Москве. Самарин читает хорошо, но немного волнуется.

— …призвала на царство приснопамятного предка Твоего, боярина Михаила Феодоровича Романова. Вспоминая в настоящие торжественные дни эту великую годину, российское дворянство несет Тебе, Великий Государь, свой верноподданнический привет!

Овации.

Грамота вкладывается в ларец из литого серебра в древнерусском стиле. Государь благодарит улыбкой. Эскизы ларца были заблаговременно им одобрены. А также эскизы нагрудного знака, юбилейного рубля и медали, где он и Михаил Феодорович, очень похожие, слиплись плечами, как сиамские близнецы; серии коммеморативных почтовых марок и памятного яйца Фаберже (золото, алмазы, гильош — преподнес Аликс на Пасху, была тронута).

Сегодняшнее празднование тоже приурочено к ее дню рождения. Она стоит рядом, в белом, слегка бледная. Вчера ее терзала мигрень, несколько раз менял ей компресс на голове. Милый, усталый лоб.

Они оба измучены этим праздником. Аликс входит во все детали, помогает ему. Она не рождена для громадных торжеств, к каким привыкли в России. Толпы, пальба, депутации доставляют ей неудобство. Но она понимает, для кого этот праздник, и делит с ним все заботы по его устройству.

Государь смотрит на цесаревича.

Девятилетний мальчик в матросском костюмчике, бледный и неподвижный, на руках лейб-казака. В возрасте, когда его сверстники бегают и радуются своему детству.

Почувствовав взгляд отца, наследник улыбнулся. Тихая ласковая улыбка. Когда еще не обнаружилась твоя болезнь, ты бегал по комнатам, проказничал, бывал наказан. Помнишь, как ты, двухлетний, залез под стол во время обеда, стянул башмак с Вырубовой и явился ко мне с этим трофеем? А когда подложил там же землянику в башмак принцессе Черногорской? Конечно, нечто холодное и влажное ее испугало. Тебя отправили в ссылку в твои апартаменты и не выпускали до конца обеда, на что ты очень жаловался… Где теперь это время? Теперь ты повис на руках Деревенько; проклятые кровоизлияния… Ты улыбаешься? Тебе нравится этот праздник, этот колокольный трезвон, эти летящие шапочки, эти дорогие игрушки, которые нам дарят?

Серебряную шкатулку с русскими узорами уносят. Теперь по распорядку царский выход в Успенский собор.

Они проходят через Владимирский зал и Грановитую палату. Под восторженные клики появляются на Красном крыльце. При сходе с крыльца депутация от крестьян Московской губернии подносит ему хлеб-соль. Он благодарит, отщипывает по русскому обычаю, пробует. Делает знак Деревенько, чтобы поднес Цесаревича. Тот тоже («как папа!») деловито отщипывает своими ручками, жует. Рукоплескания, купола, стаи птиц.

Идут в Успенский. Впереди он под руку с Аликс, в другой руке фуражка. Чуть позади цесаревич и остальные. От толпы отделяет их невысокая оградка с балясинами.

У южного входа в Успенский собор императорскую семью встречает митрополит Макарий. Совершается благодарственный молебен. После молебна государь и наследник поклоняются святыням собора и мощам святителей. Наследник рассматривает фрески. Под сводами изображены три восточных царя, пришедшие в Вифлеем. Любимое его место из Евангелий. Государь прикладывается к раке новопрославленного святого, патриарха Гермогена.

Выход из собора. Снова толпа, снова ликует. Снова солнце, снова крики. Наследник щурит глазки. Пытается улыбнуться. После удаления Старца ему стало хуже. Аликс считает, что нужно вернуть Распутина. Неважно, что будут говорить Дума и еврейские газетки. Речь идет о жизни ребенка, их ребенка. Речь идет о будущем России. Нужно проявить твердость. Так считает Аликс. Он попросил время на раздумье. Она согласилась. Она всегда понимала, как это тяжело, править таким сложным государством.

Следующим по утвержденному порядку было посещение Романовской выставки, Знаменского монастыря и дома бояр Романовых. Везде их встречала толпа. Везде зябко становилось от этих выпученных глаз и открытых ртов. Но цесаревич держался молодцом.

Неужели все-таки война? Нет, он не допустит. Не нужно ее. Но как, однако, грают птицы.