Хулио Кортасар: Слюни дьявола

Образ мальчика врезался мне в память сильнее, чем его внешность на фотоснимке (об этом рассказ пойдет дальше), но я уверен, что сейчас мне отчетливее видится фигура женщины, чем ее образ. Она выглядела изящной и стройной, — хотя оба эти слова не для нее, — и была в меховом манто, почти черном, почти длинном, почти элегантном. Резвый ветер тогдашнего утра (потом он утих и потеплело) бросил ей на щеки пряди рыжих волос, удлинивших лицо, бледное и встревоженное, — опять два неточных слова, — и оставлявших целый мир один на один с ее черными глазами, с ее глазами, как два ястреба, как два срыва в бездну, как два зелено-трясинных всполоха. Я не описываю, а просто передаю ощущение. И говорю — два зелено-трясинных всполоха.

Надо сказать, что юнец был неплохо одет и даже мог похвалиться желтыми кожаными перчатками, которые, — я готов дать руку на отсечение, принадлежали его старшему брату, наверное, студенту права или социальных дисциплин. Перчаточные пальцы забавно вылезали из кармана куртки. Довольно долго я не мог разглядеть его лица, видел только профиль, отнюдь не дурашливый, испуганный птенец, ангел Фра Филиппо, рисовая, каша — и спину подростка, который обожает восточные единоборства и уже пару раз дрался за идею или за свою сестру. До четырнадцати, возможно пятнадцати, лет его, похоже, кормили и одевали родители, но не давали ни сантима, а потому всякий раз приходилось очень долго думать с друзьями, как ухитриться попасть в кафе, как купить коньяк или пачку сигарет. наверное, ходил-бродил по улицам, мечтая об одноклассницах, об уютном кинозале и новом фильме, о том, где бы разжиться деньгами на последний роман или галстук, или какой-нибудь из красивых ликеров с зелеными и белыми этикетками. А дома (этакий добропорядочный дом, обед ровно в двенадцать и романтические пейзажи на стенах, мрачноватая гостиная и прихожая с подставкой для зонтов из красного дерева), дома время шло, как идет надолго зарядивший дождь, выстукивая одно и то же: учи уроки, помни, ты — надежда мамы, бери пример с папы, не забывай писать тете в Авиньон. Одно спасение — улица и вся целиком река (но без единого сантима), и волшебный город для пятнадцатилетних со своими метками на дверях, с дико орущими котами, с пакетиками жареной картошки по 30 франков, — и порнографический журнал, сложенный вчетверо, одиночество, как пустота в карманах, надежда на счастливые встречи, жадный интерес к тайнам непознанного, манящего великой любовью, вседозволенностью, подобной ветру и улицам.

Такой мне представлялась жизнь любого схожего с этим молокососа, но этот выделился теперь из ряда других, стал для меня особым персонажем, благодаря присутствию рыжеволосой женщины, которая продолжала с ним говорить. (Наскучило повторять, но вот проплыли еще две клочковатых тучи. Думаю, что тем утром я ни разу не взглянул на небо, ибо, став свидетелем странной сцены, не мог оторвать глаз от мальчика и женщины и ждал, смотрел и…). Короче говоря, юнец явно волновался, и было нетрудно догадаться, как все начиналось если и не десятью минутами, то получасом раньше. Мальчик очутился на самой оконечности острова, увидел женщину и обалдел. Женщина это ожидала, ибо пришла сюда в ожидании этого, а, может, мальчишка появился тут раньше, она увидела его с балкона или из машины и подоспела, завязала разговор в уверенности, что он ее убоится и не посмеет удрать и останется, да еще будет петушиться и дерзить, изображая бывалого бонвивана. Дальнейшее было на виду, ибо все происходило в каких-то пяти шагах от меня и можно было проследить все фазы игры, забавного поединка, привлекавшего и интриговавшего именно своей развязкой. Мальчик, конечно, может улизнуть под предлогом какого-нибудь уже обещанного свидания или дела, — он пойдет прочь, спотыкаясь, но изо всех сил стараясь скрыть смущение и шагать вразвалку; захочет скорее выйти из-под огня убийственно насмешливых глаз женщины. Однако он может и остаться, как завороженный удавом кролик, и женщина, почувствовав силу, станет нежно гладить ему щеки, ерошить волосы, не нуждаясь в словах, а затем возьмет под руку и уведет с собой, хотя еще до того он с некоторой заминкой, выдающей душевные колебания и страх перед любовной авантюрой, может осмелеть, обнять ее за талию и поцеловать.

Все это могло произойти, но еще не происходило, и Мишель, предвкушая события, сидел на парапете, ждал, почти инстинктивно подготовив фотокамеру к моментальному снимку, чтобы успеть запечатлеть живописную картинку: безлюдный уголок острова и необычная парочка, ведущая интимный разговор.