Умберто Эко - Нулевой номер

— Дожидается чего?

— Об этом я тебе сообщу в будущем. Гипотезу еще предстоит развить.

— Но чтоб ее развивать, гипотезу, требуются же доказательства…

— Ну, они будут через несколько дней. После того как я кончу изучать архивы и газеты того времени. Завтра двадцать пятое апреля, роковая дата. У меня встреча с тем, кто об интересующем меня времени знает все. После этой встречи я докажу, что повешенный на Лорето труп не был Бенито Муссолини.

— Ты разве не должен был закончить статью о бардаках?

— О бардаках я знаю столько, что успею накатать всю статью за два часа вечером в воскресенье. Ну, спасибо, что меня выслушал. Просто необходимо было с кем-нибудь поделиться.

Мне пришлось опять-таки за него заплатить. Но, честно говоря, он свое угощение полностью отработал.

Вышли. Он оглянулся и потом поспешил куда-то, держась под стенками, будто опасаясь неведомо чьей слежки.

Браггадоччо был явно безумен. Но окончательно судить я не мог: недоставало самой колоритной части рассказа. Я решил подождать с выводами. Пусть оно будет и выдумано напрочь с начала до конца, но сюжет все же, что ни говори, лихой. Поглядим, разберемся, а уж потом решим, как относиться к сумасшедшей версии.

Размышляя о безумии, я коснулся в мыслях и предполагаемого аутизма Майи, как будто меня интересовала ее психология. Теперь я знаю, что меня интересовало в ней совершенно не то.

После работы я повел ее домой и не остановился в воротах, а вошел во двор вместе с нею. Под небольшим навесом смирно стояла красненькая ржавая «чинквеченто».

— Двадцать лет, но замечательно ездит. Ее только надо время от времени подкручивать. Но тут рядом механик, у которого даже есть старые запчасти. В настоящий порядок ее привести — нужно целое состояние. И она тогда будет антиквариат. Коллекционеры покупают их за дикие деньги. Я ее держу, чтоб ездить на озеро Орта. У меня там, представь себе, дача. Мне досталась от бабки чудная хижина на холме, продать ее вряд ли возможно, но я там все чудно оборудовала, печка есть, телевизор есть, хотя, как ты понимаешь, черно-белый. Из окна видно озеро и остров Святого Юлия. Это мой рай в шалаше. Езжу туда по выходным. Регулярно. Кстати, вот в этот уикенд хочешь поехать? Давай в воскресенье утром, потом я тебе что-нибудь состряпаю, готовлю я неплохо, а к ужину вернемся в Милан.

Утром в воскресенье в машине Майя сказала:

— Видел? Вот уже разваливается, а ведь она совсем недавно была такая крепкая, краснокирпичная…

— Она кто?

— Да станция обходчиков, по левой стороне проехали только что.

— Слушай, ну это невозможно. Если она по левой, то ее видела только ты, я могу видеть дорогу по правой. В этом гробу для новорожденных, чтобы увидеть хоть что-нибудь, что по левому борту, нужно навалиться на тебя и высунуть голову в окошко. Неужели же непонятно, что мне технически невозможно видеть что-либо слева?

— Да что ты говоришь, — сказала она, как будто услышала что-то остроумное.

Тогда я решил довести до нее, что у нее какой-то странный бзик.

— Ну что ты, ей-богу, — отвечала она с легким смехом, — я просто воспринимаю тебя как защиту и опору, поэтому мне уж и кажется, что ты думаешь и знаешь то же, что и я.

Я заволновался. Не хотелось, чтобы она думала, что я думаю то же, что она. Это как-то выходило чересчур интимно.

Но, однако, меня объяла и какая-то нежность. Майя казалась мне беззащитной, Майя упрятывалась в собственное мысленное пространство, не желая учитывать, что происходит в пространстве у других, ранивших ее когда-то… В общем, нечто в подобном роде. Именно мне была отведена доверенная роль, и, не умея или не желая проникнуть в мой мир, Майя уверила себя, будто я способен проникать в ее собственный.

Входя в домик, я был порядочно взвинчен. Милый, кстати, домик, хотя и донельзя спартанский. Май был в самом начале, и на горе стояла прохладная весна. Пришлось начинать с печки. Когда пламя сделалось живым, Майя встала с полу и, взглянув на меня счастливыми глазами, разрумяненная первыми бликами огня, сказала:

— Я… ну, я очень рада.

Это передалось и мне. Передалось ее настроение.

— Я… ну, я тоже рад.

С этими словами я обнял ее и, почти не понимая, что делается, конечно, поцеловал; она прижалась ко мне, худенькая, как птенец. Кстати, Браггадоччо ошибался. Груди у нее вполне были. Маленькие, но твердые. Песнь песней. Два сосца твоих — два козленка, двойня серны.

— Я правда очень рада.