Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Ах, мне все равно.

— Говори, не стесняйся. Ты — убийца, за тобой право выбора оружия.

— Ну… лучше всего, конечно, топором, со спины-то. И потом контрольный выстрел в голову.

— Все. Топор и пистолет. Топор ты получишь немедленно, а пистолет я тебе дам свой — попозже. И смотри, кошелек не потеряй.

— Не потеряю, хозяин. У меня тут потайной карман — ни одна душа не догадается.

— Вот и отлично. А второй — он в два раза тяжелее, — арамбаша потряс им, как колокольчиком, — это уже по завершении.

Командовать группой захвата было поручено Мртко. Ему арамбаша сказал:

— Сегодня паша выставил мне «четверку» за предусмотрительность. Неплохо. Но у тебя, Мртко, есть шанс победить своего учителя. Этой ночью ты можешь оказать паше такую услугу, какую ему еще никто не оказывал. Смотри, не урони марку гайдука, мой мальчик.

Павлину все равно перед кем распускать хвост — другими словами, распахнуть солдатскую шинель и предстать в царских одеждах. Совсем не обязательно делать это перед генерал-губернатором, можно предстать Зевесом и перед семейством портного (Селим-паша и Блондхен). И точно так же можно затаить злобу на вахтера, денщика, буфетчицу, с тем чтобы расквитаться с этим одноклеточным в удобный момент, как равный с равным. Таким же одноклеточным представлялся Мртко на фоне арамбаши, который тем не менее потирал ладони в предвкушении того, что «будет не Мортко, а Смертко». Напевая на мотив глинковского «Сомнения» (в характере марша): «Как бык шестикрылый и грозный, мне снится соперник счастливый», он потом до самого обеда предавался своему любимому занятию: подсчитывал ритмическую кривую у раннего Мандельштама.

Мораль: в землю, которую Я тебе укажу, тебя зароют.

Назвать так главу как раз и означает «свести Елену, Геракла, других демонов с носителями библейских имен». [104]Что ж, об авторе этой книги когда-нибудь скажут: «Временами он сам себе был тошнотворен».

Расколдуем все лица, кроме Осмина: кто заколдовал себя сам — пускай сам и расколдовывается.

Фигуры ожили.

— Во имя неба, Педрильо! Что стряслось?

— Великий Лунарий…

— Что, тебе не удалось его накачать?

— Да нет, давно уж взлетел. Другое… Сейчас отдышусь… Ужасная вещь… Они обрядили карлика художником, и пока вы трудились за стенкой, он изображал Бельмонте. Даже имя отгадали, дьяволы. Боюсь, дона Констанция потеряла рассудок.

Бельмонте отшатнулся и медленно приложил руку ко лбу — и так застыл; каменная глыба, которую осажденные сталкивают вниз, застывает на мгновение перед тем, как рухнуть на головы врагов.

— Бессмертный Логос! Клянусь безднами моей души, я убью пашу, я убью их всех, я разрушу их Басру. Пускай погибнет мир. Педрильо! Он все равно погиб, если Констанцию не удастся спасти… Бельмонт, мой цветущий прообраз! Я швыряю свою жизнь к твоему подножию. Я отменяю тебя.

— Хозяин, мы можем еще бежать вдвоем, втроем с Блондхен… ох, что я говорю! Где гитара, я спрятал ее в груде фруктов, — начинает разбрасывать грейпфруты, апельсины, гранаты, виноград. Находит, проверяет строй. Это пятиструнная каталонская гитарола с укороченным грифом и роскошно инкрустированными обечайками, под нее испанка танцует фламенко, а смерть все выходит и входит и никак не уйдет из таверны. — Будет жаль, мое сокровище, ломать тебя о чью-то голову, — провидчески изрек Педрильо. — Я спою серенаду, это условный знак, а там посмотрим.

Крадущиеся по залитому луною саду, они выглядели, как сомовские призраки: один в треуголке, альмавиве, при шпаге, другой — одетый дамой, в фижмах, в парике. Прижавшись к стене под узким стрельчатым окошком, Педрильо берет несколько аккордов и, отыскав нужный лад, начинает серенаду:

— Погромче, ты слишком тихо поешь, — дергает его за рукав Бельмонте. — Дай лучше мне.

— Нельзя, вы не умеете петь дискантом, а на ваш тенор сбежится весь гарем. Вас разберут по членам, и отнюдь не ручищи евнухов — им не достанется.