Леонид Гиршович - Суббота навсегда

«Подумать только, сутки как в Басре, а знакомых — будто прожил здесь всю жизнь! Вот и Вануну. Сейчас, глядишь, благоверные колесиками завертятся. Он вспомнил свои свадьбы: пять раз быть женатым, и всё в одном сне». [88]«Горь-ко! Горь-ко!» У них, правда, своя эпиталама, протагонист: «Вах-вах, колбаса! Вах-вах, колбаса!» Все: «Ты лети, моя квадрига, все четыре колеса!»

— Мы пришли, это здесь, — сказал Бельмонте.

— Орлы, стой!

Левой, правой, левой. Обладатели игрушечных ружей и венгерок с фальшивыми рукавами по команде своего лейтенантика столпились под вывеской, на которой стояло арабскими буквами: «Графос». Ниже, на двери, был указан такой режим работы , словно дверь эта вела в исправительно-трудовой лагерь.

При виде несметного числа покупателей, хозяин вознес хвалу Господу за все, что знал в этой жизни хорошего. Он уже собрался прочесть «Шма, Исмаэль», но Бельмонте опередил его:

— Слушай, Измаил…

— Ах, сеньор сфаради, — воскликнул торговец, тотчас узнав, кто́ перед ним. — Да благословит Аллах пути твои! Приносящие Его дары да не ведают печали!

— Скажи, друг, есть ли у тебя…

— Мой господин, у Измаила ты найдешь все, кроме слова «нет».

Сознавая, что купеческая корысть более не считается с его присутствием, самолюбивый Мртко сказал:

— Если мосье не возражает, я подожду его на улице. Мне еще надо отдать распоряжения моим орлам, — последние действительно сидели на корточках — видом вчерашние феллахи, которых полководческий гений паши бросил в бой, завершившийся для них пленением.

— Ну, что ж, — сказал Бельмонте. — Начнем, пожалуй. («Итак, мы начина-а-а…» — громовым басом откликнулось в соседней комнате. Звук тут же убрали, но неясное подозрение осталось. [89]) — Мне нужны кисти, все двадцать четыре номера.

— Кисти, все двадцать четыре номера, — Измаил, похожий на карлика Миме, послюнил карандаш.

— Щетинный флайц… а кисти, первые штук восемь, чтобы хорьковые были.

— Хорьковые…

— Или беличьи — еще мягче. А круглые — чтоб барсуки.

— «…суки…» — выводит Измаил.

— А этак с восемнадцатого бычьи хорошо бы.

— На лице и на бровях.

— Отвес.

— Так, отвесик…

— Подрамник.

— Подрамничек. С перекладинами?

— Нет, не люблю. Хороший подрамник…

— Имеются с раздвижными шипами на клинках…

— О’кэй. Фаски?

— С фасочками, а то как же… Этюдничек-с не желаем?

— Нет, обычный ящик для красок, который, в случае извержения вулкана, можно поставить на голову. А вот зато мастихин не помешал бы — лучше всего шпахтель.

— На роговой ручке или на металлической?

— Нам, татарам, без разницы. Тот, что дороже.

— Внимание-с, повиновение-с.

— Отрез на полотно.

— Какой ткани? Имеется льняная, пеньковая, джутовая.

— Испанская школа предпочитает лен. Испанского льна штуку. Что с мольбертами? Мне нужен тяжелый, на подставке.

— С позволения моего господина — отличный стационарный мольберт из древесины молодой пинии…

— Хоть из печени старой гарпии. Но муштабель я хочу непременно кипарисовый.

— Снимем с витрины. Есть еще овальные кипарисовые палитры, пятьдесят шесть сантиметров.

— Мала. Должна быть метровой. [90]А квадратные какие?

— Восемнадцать на тридцать семь, толщиной в два пальца.

— Это что же, хлеб нарезать? О’кэй, о’кэй, берем.

— Красочек?

— Да, конечно. Полкило умбры, полкило цинковых белил, сиен разных — каждой по двести грамм.

— На скрижалях сердца.

— Ну, краплаку, естественно. Тоже полкилограммчика.

— Краплачку-с…

— Жженой слоновой кости грамм триста — больше не надо. Еще, пожалуй, изумрудной зелени… Два пучка. Порошковый соус есть?

— Да, эль-сеид. С растушевкой или на масле?

— На масле, на масле. Какие масла?

— «Мацола», оливковое со склонов Иды, вологодское — весьма рекомендую.

— Ну, свесь двести пятьдесят вологодского.

— Мой повелитель, мой лев! Оно фасованное.

— Одну пачку тогда, хорошо?

— Пачечку… маслица… — торговец от усердия высовывает кончик языка, снова муслит грифель. — Колбаски? Есть ветчинная, отдельная, донская, рулет «Барский».

— Отдельной, грамм триста.

— Порезать?

— Нет-нет, кусочком.

— Это все, — сказал Бельмонте. — Рук, донести, слава Богу, хватит. А там… — сладостный крик вырвался из его груди. — Измаил! Земфиру в шоколаде мне!

С этим всем, плюс ружья, гайдуки двинулись во дворец. Бельмонте бы очень удивился, когда б узнал, что с его уходом декорации не разобрали, а все продолжало жить своей жизнью. По-прежнему теплился чай в чайхане «Туркестан», где играли в «хамеша эваним» лучшие умы туркменской диаспоры; по-прежнему суконщик в предчувствии близкой кончины ломал себе голову над тем, куда бы ему пристроить жену и дочь; по-прежнему наискосок от него располагался «Графос» с Миме внутри — надобно заметить, что магазины бывают двух разновидностей: когда хозяин с превеликим достоинством восседает перед дверью и когда гнездится в недрах своего гешефта, порой уже неотличимый от товара, которым торгует; в мясном ряду предпочтительней первое — второе, упаси Бог! — но на блошином рынке, где совсем другие радости, трудно сказать, что лучше. И так же по-прежнему где-то бренчал кюй.