Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Сударыня… вы меня слышите?

Дона Мария стояла посреди комнаты, не шелохнувшись. Спиною к вошедшему.

— Вы меня слышите?

Следовало взять ее за плечи и силою обратить лицом к себе. Сделал бы он это — сказать трудно: хоть и супруг, а все же испанец.

Женщина пригнулась — и затем медленно стала выпрямляться, все больше запрокидывая назад голову. По времени это продолжалось ровно столько, сколько требуется, чтоб осушить чашу одним глотком. Даже не чашу — чашку о двух ушках, предназначенных для удобства пьющего. Пустая чашка падает со звоном, взятым в рамочку необратимостью свершенного: сколько ни было из нее выпито, больше из нее не пить. И синхронно, будто бы язык звуков дублировался языком движенья, она повернулась к мужу. На лице проступило то пограничье чувств, о котором знаешь: вот-вот определится, смех ли тут, слезы ли тут — и ждешь порою любого равно возможного исхода: ну, чья возьмет?

Взяла зеркальце, оказавшееся под рукой — прихорошиться для мужа. Потом в нашей кинопамяти будет снова и снова повторяться уже пульсирующая, разложенная по полочкам череда жестов. Но в оригинале словно оступилась — так все вышло молниеносно. Коррехидор ахнуть не успел — это уже не зеркальце. Как посох, брошенный на землю, превратился в змея, так зеркальце в жениной руке становится кинжалом, с силой ударяющим его в грудь.

Но цепь превращений этим не прервалась. Лезвие ножа было из гнущегося серебра и с закругленным концом, тогда как под плащом у дона Хуана оказалось «крыло навозного жука» — его парадный полудоспех, который в доме он никогда не носил. Нож проехался по нему, как по льду.

Но как такое могло случиться! Сколько раз, лелея в мечтах этот внезапный удар (в грудь ножом по самый кулачок), дона Мария предавалась созерцанию смертоносной стали — и осязанию ее, пробуя то на язык, то на палец. Кровь выступала на подушечках даже при легчайшем касании. Дух радостно занимался от этих уколов, подтверждавших надежность оружия. Сегодня с утра еще клинок был как грань алмаза, как Эльбрус под заиндевелым крылом аэроплана. Между тем яд уже начинал оказывать свое действие.

— Ха-ха! — воскликнула «жертва» покушения. — Теперь ваше преосвященство видит, чьими обличениями Святая Инквизиция хотела воспользоваться? Самого демона. А как насчет полетов, сударыня? Куда днем прячут демоны свои озябшие крылья? Это одна из ваших слабостей, не так ли — тем или иным способом отделываться от людей, которые вам мешают? В подходящий момент эта сучка бы зарезала и ваше инквизиторское священство — за своего щенка. Суки любят своих щенков, они за них на все пойдут. Посмотрите, монсеньор, как хорошо она умеет владеть ножом.

Действительно, дона Мария еще держала в судорожно сжатой руке свое наступательное оружие. Но это величайшее оскорбление заставило ее пальцы разжаться. Нож упал на пол.

Дон Хуан продолжал:

— Во всем сатана тщится походить на Господа. И ему, мол, не всякая жертва угодна. Не сдохла ли взамен поблизости какая-нибудь жаба? Ну, конечно, вот же она, эта издыхающая жаба. Жрец и жертва в одном лице — как это оригинально! И ведь впрямь жаба. Жаба, ты меня слышишь? Еще слышит. Скоро перестанет.

Сеньора де Кеведо опустилась на пол, силы оставили ее. Из-под гагачьей опушки ее пенюара поблескивал фальшивым острием кинжал. Затмевающимся смертью сознанием она понимала, что́ произошло: что́ с самого начала она была… Не стала додумывать. Ей столько еще надо было самой себе сказать важного. Ей совершенно стало безразлично то, что еще недавно безраздельно владело всем ее существом. В чем думала познать она высшее блаженство? Каким мелким, глупым представляется все. Высшее блаженство — вот оно, плывет к ней, на расстоянии вытянутой руки, огромный ясный подплывающий к ней шар. Она простирает к нему руки… и не достает… но он же вот, совсем низко…

— Воздетые руки — знак смирения. А ну-ка, что мы тут читали? Ей-ей, душеспасительное чтение. «Молот ведьм», ха-ха-ха!

Открыв на витой серебряной закладке (портившей страницы), коррехидор читает — сколько-то про себя, затем вслух:

— «На самоубийство враг рода человеческого толкает ведьму, чтобы с помощью исповеди она не получила прощения от Бога…» Сеньора супруга, у вас есть время покаяться и этим разрушить планы дьявола. Далеко посылать за священником не нужно, вас исповедует сам епископ Озмский, верховный инквизитор. Не желаете? Беда в том, ваше преосвященство, что ее светлость почти лишена дара членораздельной речи. Блеет как коза. Думаю, ее духовник, патер Паскуале, родом падуанец, так толком никогда и не знал, что́ отпускает ей.