Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Сколько среди нас спасется и сколько будет проклято? Наши жизнеописания свидетельствуют о том, что преобладают проклятые. Одна только чрезмерная склонность к алкоголю и другим одурманивающим средствам приводит слабого человека, не желающего сталкиваться с жестокой действительностью, в состояние помрачения. Возможно, существуют целые «поэтические» народы, у которых бегство от действительности — отличительная черта. Однако наш клан вполне интернационален, так что искать этнические объяснения незачем.

Чтобы что-то сделать, нужно отдаться этому совершенно — ближние даже представить себе не могут такую самоотверженность. И она отнюдь не сводится к количеству затраченного времени. Еще есть бесчисленные эмоциональные уловки, постепенное преобразование всей своей личности, словно одна высшая цель, вне воли и знания, тянет в одном направлении и формирует судьбу.

Вот законченное творение. Если бы люди знали, какой ценой… Приняли бы? Не отвернулись бы, придя в ужас? Но у него, у творца, когда-то возникло лишь неясное предчувствие, что он подписывает некое обязательство. И правда, не было такой минуты, когда перо, уже смоченное кровью разрезанного пальца, медлит перед тем, как поставить подпись, когда еще можно сказать «нет».

Как объяснить связи искусства и жизни? Например, писатель создал психологический портрет героя, в большой степени основываясь на том, что знает о самом себе. Герой похож на писателя, и его дурные поступки по отношению к близким могли бы предостеречь писателя, побудить вести себя иначе. Как он не видит, что этот герой — он сам, что изображает он себя не в лучшем свете? Откуда берется эта автономия сотворенного, позволяющая парить над жизнью своего создателя, как сорвавшийся с веревочки воздушный шар?

Картины пьянства, нарисованные алкоголиками, которые не признаются себе, что они алкоголики, описание скупости скупцами, которые считают себя щедрыми, автопортреты старых сладострастников, не подозревающих, что они стары и сладострастны. Либо дифирамбы чистой и высокой любви, написанные людьми грязными, прославление геройских подвигов трусами, похвалы состраданию, расточаемые законченными эгоистами.

Попугай верещит. Вентиляторы работают. Игуана лезет вертикально вверх по стволу пальмы. Сверкающая океанская волна ложится пеной на пляж. Когда я был молод, меня на каникулах приводила в отчаяние скука очевидного. В старости, оказавшись в тропиках, я уже знал, что всегда искал средства от этой мерзости, которая ничего не значит и оттого непреходяща. Придать смысл, любой, только бы не эта тупая, совершенно равнодушная, вялая действительность, без цели, стремлений, утверждений, отрицаний — воплощенное ничто. Религия! Идеология! Мечты! Ненависть! Явитесь, чтобы закрыть своей узорчатой тканью это слепое нечто, даже не имеющее названия.