Геннадий Ананьев - Грот в Ущелье Женщин

Мне думалось, что после такого разговора, даже для меня, признаться, трудного, настороженность Гранского сменится холодным отчуждением, и я не мог предположить, что закончится он столь откровенным признанием ефрейтора, но, даже услышав его слова и вздохнув с облегчением, я посчитал, что осадок неприятный все же останется, и нужно время, чтобы он прошел. Хоть какое-то время. Я, однако, ошибся. Гранский, и это удивило меня, сразу же после моего наставления, предложил:

– Товарищ старший лейтенант, вы бы отползли. Пообедайте, разомнитесь. Если что, я дам сигнал.

И так просто сказал, словно мы были с ним большими друзьями, и я непременно исполню его просьбу… А в самом деле, есть ли смысл отказываться от разумного совета?

Медленно, чтобы резким движением не поднять базар, отполз я от края поляны, и когда птицы меня совсем уже не видели, поднялся. Чайки, какие были поближе, взметнулись вверх, но я замер, вот и не поддержали остальные своих пугливых соседок. Ноги у меня неприятно зудили, как будто я их отсидел, и руки сами тянулись к икрам, чтобы помассировать их, я, однако, стоял, пока взлетевшие чайки не вернулись к свои гнездам, если так можно назвать маленькие углубления или трещинки в камнях, где лежат два или три яйца, больших, в коричневых или голубых бесформенных пятнышках и полосках, под которыми нет даже никакой подстилки – но раз чайки оберегают их, считая своим гнездами, значит, так оно и есть, нельзя же игнорировать их понятие о гнезде, если не хочешь поднимать на острове еще больший гвалт. А он явно не нужен.

Подогрев на таганке сухим спиртом баночку рисовой каши с мясом, я пообедал с аппетитом, потом выпил кружку еще горячего чая, переговорил с заставай (ничего нового, все тихо) и поспешил, насколько было можно, не пугая чаек, к Гранскому.

Теперь мы часто менялись, и стало легче лежать в «секрете». Постепенно, однако, заползало к нам в душу сомнение, и начиналась психологическая борьба двух начал. Сперва я думал, что только меня гложет злой червь сомнения, но когда Гранский сказал: «Знаю, нельзя расслабляться, а в голову все же лезут чертовы мысли», – понял: и он пересиливает себя. Я тогда сказал ему так:

– Сколько придется, столько и будем лежать. Нужно это. Очень нужно. Для ясности.

– Верно, – согласился Гранский. – Никак иначе нельзя.

Сутки минули. Тихо. Мы уже вздремнули поочередно, когда серость ночная подернула море и берег. Я все чаще думал о жене и сыне – как они там? Но от подмены отказался. Зачем тарахтеть катеру по салме? Договорились так: через двое суток, если ничего не обнаружим, нас сменят.

Двое суток. Сорок восемь часов. Это – не фунт изюма. Но идет час за часом, скользит солнце над вершинами сопок, вновь к морю пробивается, чтобы нырнуть в него на пару часиков, передохнуть хоть малый срок, ведь скоро и того урвать не придется – крутись бесконечно по горизонту, и все тут.

Идут вдали теплоходы: громадные сухогрузы и танкеры, поменьше – рыбаки. А вот один к салме повернул. Держит курс между Трехгорием и Маячным. По силуэту – малый рыболовецкий траулер. Все ближе и ближе. Точно, колхозный МРТ. Никита Савельевич Мызников ведет свою команду на отдых. Теперь дня на два-три выбьется из колеи становище, зайдутся приземистые хатенки в хмельных песнях и в гулком переплясе.

Не предполагал я в тот момент, что не удастся рыбакам не то чтобы всласть посидеть за семейным столом, но даже заглянуть в свои дома. Поцелуют на пирсе жен и детишек, прибежавших встречать своих кормильцев, и вновь заведут машину. Выйдут в салму, к Маячному, пока полная вода. Пока же я провожал взглядом МРТ, который уже заходил за Трехгорий, и чуточку завидовал им: они могут ходить, сидеть, даже бегать по палубе, если захотят, а через полчаса сойдут на берег и встретятся с семьями…

Гранский толкнул меня в плечо (наблюдение вел он) и прошептал:

– Пловцы. Вон, в Подкове.

Это мы так окрестили для себя бухточку, которая была под нами. Когда смотришь на нее сверху, то кажется, что приложил кто-то огромную подкову на край берега и вырубил по ее краям заливчик. Он был, как мне рассказывали, любимым местом для рыбалки Ногайцева. Глубокий, тихий, с узкой горловиной. Часто в нем таскал Ногайцев треску на поддев. Высадит наряд на Кувшин, и пока тот осматривает остров, успевает на уху для всей заставы надергать.

Глянул я вниз и обмер. Я ждал этого момента, ради него терпел все неуютности, но, признаться, была у меня надеждишка, что подозрения наши так и останутся подозрениями, что жизнь и служба войдут в обычную колею. Что же от нее, от той надеждишки, осталось в один миг? Малейшего следа даже не сохранилось – в заливчик вплывали подводные пловцы. Первый держался за похожий на торпеду аппарат, второй – за ноги первого. Скорость, видимо, они уже погасили, и потому двигались медленно. Костюмы их были под цвет воды. И если бы море чуть-чуть рябило, вряд ли мы бы смогли их увидеть.