Сергей Михеенков - Заградотряд

– При утрате не возобновляется, – прочитал Бурман.

– Да вы не бланк читайте, а самую суть! – почему-то разозлился Мотовилов.

– Я и читаю. Справка. Дана гражданину Колядёнкову Филиппу Артемьевичу, рождения одна тысяча девятьсот девятого года. Уроженец Смоленской губернии Мосальского уезда, деревни Подолешье. Ранее не судим. Осужденному народным судом Мосальского района Смоленской области третьего марта одна тысяча девятьсот тридцать шестого года по статье… А зачем, собственно говоря, мы сейчас это читаем? – И Бурман выразительно посмотрел на ротного поверх оптических кругляшек своих очков.

– Читайте, читайте, Овсей Исаич, тут у нас мало литературы. Читайте. Всё развлечение.

– …По статье шестьдесят первая Уголовного кодекса РСФСР. Он что, выходит, беглый уголовник?…с поражением прав на два года, что о по отбытии срока наказания с явкой в Мосальский райвоенкомат… Из Каргопольского лагеря НКВД освобождён пятого сентября одна тысяча девятьсот сорок первого года и избрал место жительства деревню Подолешье Мосальского района Смоленской области. Выдано на проезд до станции Сухиничи-Главные… Начальник Управления Каргоплага НКВД СССР. Далее подпись. Подпись, прошу заметить, неразборчива. Так справка уже просрочена! Данный документ, по моему мнению, не может служить документом, удостоверяющим личность этого гражданина. – И Бурман, сдёрнув с мясистого носа очки, метнул на освобождённого взгляд человека, облечённого властью, вполне достаточной для того, чтобы в один час решить судьбу его.

Но у ротного на вчерашнего зека, как понял Бурман, были другие виды.

– Так, Колядёнков, Филипп Артемич, освобождёны вы, выходит, пятого числа сентября. Так?

– Точно так, товарищ старший лейтенант.

– И что, целый месяц в дороге?

– Вот именно! – вмешался Бурман. – Уж очень, смею заметить, подозрительно и как-то, знаете ли, невероятно. А может, уже у немцев успел побывать? И заброшен сюда, в наш тыл, со спецзаданием?

– На поезд сейчас не сесть. Так что добирался оказией. Где как. – Колядёнков говорил спокойно, так говорят уверенные в своей правде и в том, что в неё поверят. – А сюда… – Он оглянулся на деревню. – Сюда забрёл случайно. Землячку встретил на станции. Заговорила она по-нашему, я сразу и подошёл к ней. А потом выяснилось: Настя Свириденкова, из соседней деревни. Свириденкова – это её девичья фамилия. Сюда, в Малеево, замуж вышла. Сейчас Фролова. Муж погиб на фронте. Летом ещё.

– Когда вы сюда забрели? – продолжал допрос Бурман.

– Неделю назад. Думал, переночую и дальше пойду. Выйду на «Варшавку», а уж там как-нибудь… А тут загремело…

– Складно у вас, гражданин Колядёнков, получается…

– Да погодите вы, Овсей Исаич! Человек не за этим пришёл.

– Пришёл? Как «пришёл»? Разве его не задержали? А куда в таком случае смотрят дозорные?

Мотовилов посмотрел на Бурмана, потом на Колядёнкова и сказал:

– Через час, а может, и раньше здесь будут немцы. У меня в третьем взводе некомплект. Двое заболели. Я винтовку тебе дам. Винтовка найдётся. И на довольствие поставлю. Но, смотри, я тебе не лагерный вертухай, мне твой шаг влево не понадобится. Если с чистым сердцем к нам пришёл, то считай, что дошёл ты, Филипп Артемич, до своего Мосальска и, как полагается, призван военкоматом и определён в воинское подразделение рядовым стрелком. Винтовку-то в руках держал?

– Дело знакомое.

– Ну да, небось не одну укоротил. Чтобы за пазухой носить. А? Статья-то у тебя, парень, кулацкая.

Колядёнков побледнел, даже глаза потемнели и отчётливее проступили морщины вокруг сомкнутого, будто из неживого камня вырубленного рта.

– Ладно, тут тебе приговор читать никто не будет. Сам себя не приговори. Багирбеков! – окликнул он младшего лейтенанта. – Принесите сюда винтовку и подсумок Панюшкина!

Через минуту ротный сунул в руки Колядёнкову длинную винтовку, накинул на плечо подсумок и сказал:

– Вот и всё. Теперь ты боец Красной Армии. Присягу примешь потом. Но сейчас поклянись, что пришёл к нам, чтобы с врагом драться, а не с чёрными мыслями. Чем будешь клясться? Что у тебя самое дорогое? Кого в залог отдаёшь? Мать? Жену? Детей?

– Мать моя умерла. Жены и детей нажить не успел. – Колядёнков оглянулся в поле и сказал, глядя в глаза Мотовилову: – Могу землёй поклясться. Дороже её у меня ничего и никого нет.

– Ну что ж, клянись землёй.

Колядёнков опустился на колени, поцеловал землю, истоптанное, перемешанное с суглинком жнивьё и сказал, глядя в сторону вереницы окопов, где замерли, наблюдая за необычной сценой, ополченцы, и выдохнул: