Сергей Михеенков - Заградотряд

Мотовилов поморщился и сказал:

– Котловым довольствием я вас обеспечу. Кормите, Старцев, своих людей. Хорошенько поешьте сами и после обеда, ровно через двадцать пять минут, ко мне вместе с сержантом Плотниковым.

Бойцы младшего лейтенанта Старцева, на ходу выхватывая из своих «сидоров» котелки, гурьбой кинулись к полевой кухне. У одного из них Мотовилов разглядел плоский трофейный со съёмной крышкой. Значит, бывалый боец. В Семнадцатую… Где она теперь, Семнадцатая… Пропадут ни за грош в дороге.

«Надают мне по шапке, в гриву-душу, за самоуправство, – подумал он, и решил: – Семь бед, один ответ. Главное – что? Удержать рубеж до подхода полка. Вот за что спросится в первую голову. А за остальное отвечу потом. Разжалуют до лейтенанта, до взводного? Да хоть до рядового стрелка! Все здесь встретимся, в одном поле, – подытожил свои размышления старший лейтенант Мотовилов, – и полковники, и сержанты, и рядовые пехотные бойцы».

«А младшему лейтенанту, – подумал он, наблюдая за толпой возле котла, – тоже повезло. Подштопали наскоро и – сюда».

Кухню он приказал спрятать в ближайшем овражке, чтобы не демаскировать позиции роты.

Вместе с горячей кашей старшина Ткаченко тут же раздавал патроны, гранаты и бутылки с горючей смесью. Как злиться на такого старшину? Молодец, Ткаченко. Видать, зубами вырвал и эти гранаты, и цинки с патронами. Нет, со старшиной Мотовилову повезло. В меру нагловатый, шумный с бойцами и смирный, подчёркнуто вежливый с начальством. Умеет обделать любое дело, на которое не всякий и решится. Запасливый. Прижимистый. Настоящий хохол! Что и говорить, старшина Ткаченко пришёлся ротному по душе. Но старый служака Мотовилов знал и другое: такого весельчака и вьюгу надо было держать в руках. Пускай подружатся с Бурманом, внутренне посмеивался он, представляя, какое лицо будет у старшины, когда младший политрук заявит о своих контрольных функциях в тылах роты. Это тебе не ленивые и заевшиеся интенданты второго эшелона, которые, если это их не касается, любую бумагу подпишут и на любое зло глаза закроют, этот над котлом стоять будет, чтобы доподлинно быть уверенным в том, что бойца на передовой не объедает ни одна тыловая мышь.

– Профессор, а вы когда-нибудь убивали? – И Брыкин выпустил струйку табачного дыма. – Сейчас ведь начнётся… Немец попрёт, стрелять придётся.

– Убивал, – кивнул Хаустов. Он даже не взглянул на соседа, продолжая сосредоточенно тяпать сапёрной лопатой перед собой. Ротный приказал соединять ячейки ходом сообщения. И, хоть усталость выламывала суставы и клонила отяжелевшую голову книзу, к коленям, Хаустов воспринял распоряжение старшего лейтенанта Мотовилова с той тайной надеждой, с которой смертник получил бы весть о том, что судьба его ещё не решена, приговор не оглашён, а стало быть…

Брыкин, услышав ответ Хаустова, едва не выронил из озябших рук лопату.

Некоторое время они копали молча. Брыкин что-то бормотал себе под нос, вроде кого-то бранил, то и дело приподнимался на руках выглядывал в поле, где его первый номер отрывал запасную огневую. Наконец, когда им, чтобы соединиться, осталось метра полтора, он отвалился к ровно, аккуратно срезанной стенке, засмеялся и сказал:

– Вот что такое для бойца лопата? Лопата – это всё. – Брыкин повертел перед глазами лопату и подытожил: – Но уж больно деликатная. Из такой только черпак для Надейкина склепать. Вот это б был струмент!

– Вполне с вами согласен, – тут же отозвался Хаустов и, продолжая затронутую соседом тему котлового довольствия, спросил: – Как вы думаете, Гаврюша, каши нам до нынешнего вечера дадут?

– Должны. На ужин, – уверенно ответил Брыкин и закурил. От него в сторону Хаустова густо потянуло табачным дымом. А затем Брыкин принялся поправлять камешком, который отыскал ещё в дороге, когда переходили ручей, лезвие своей лопаты.

И Хаустов подумал, что солдатский окоп всегда пахнет немножко табаком, немножко мочой и потом, немножко ружейный маслом, и всё это вместе, весь этот аромат, отдающий ещё и страхом, и есть запах передовой. «Старые запахи, – с иронией подумал он. – Видать, ещё не нанюхался, если они тебя не пугают». И действительно, эти запахи его не пугали. Хаустов словно играл со своим прошлым в неторопливый и опасный преферанс: ставки-то были более чем серьёзными.

– Брыкин, что ты всё свою лопату точишь? – окликнул Брыкина боец, отрывавший ход сообщения со стороны деревни. – И точишь, и точишь. Будто делать больше нечего.