Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

От женщины, смотревшей на Лушку, шла доброта, доброта тоже была знакома — тот же теплый след рассеянно окружал пустую кровать в Лушкиной палате.

— Это вы, — сказала Лушка. — Это были вы.

— Как хорошо ты выглядишь, — обрадованно проговорила женщина. — Это же совсем другое дело.

— Это вы, — повторила Лушка, не облекая в слова жгущую благодарность, потому что словами об этом было напрасно. Пусть та, кому принадлежит этот спасающий голос, поймет сама, пусть примет эту волну признательности и смущения, и стыда, и радости — пусть примет Лушку без слов.

Женщина закивала часто, глаза заблестели влажным, и Лушка испугалась, что женщина сейчас заплачет.

Но та не заплакала, а пробормотала печально — должно быть, для самой себя:

— Одинокий путник в пустыне…

Она говорила по-другому, чем говорили все. На Лушку вдруг хлынуло с разных сторон:

— Ну, как ты?

— Лекарства…

— Не имеют права…

— Пенсия…

— Женился…

— Отпуск…

— Шаром покати…

— Квартирантов пусти…

Нет, никто не сказал про путника в пустыне.

Женщина смотрела с мягкой улыбкой. Она не избегала молчания. Она его тоже слушала. С тех пор как умерла мать, Лушке никто не улыбался. Да и та улыбалась редко и виновато, словно сомневалась, можно ли. Все другие смеялись, ржали, насмехались, гоготали — это сколько угодно, но улыбки, лицом к Лушке, никогда не было.

Улыбайся. Пожалуйста. Приходи и улыбайся.

— Меня зовут Людмила Михайловна, — не отпуская Лушкиных глаз, проговорила женщина. — А тебя — Лушенька. — Людмила Михайловна опять улыбнулась.

Лушка качнула головой.

— Я не Лушенька. Я совсем другая.

— Я знаю про тебя, девочка, — спокойно произнесла Людмила Михайловна. — Я была у главврача.

— Зачем?.. — вырвалось у Лушки.

— Родственники всегда разговаривают с врачами, — отозвалась Людмила Михайловна, ни от чего не уклоняясь, и Лушка смогла посмотреть на нее прямо и даже выпрямилась. — Разговор мне не понравился. А главврачу не понравилась я. Или, точнее, не понравилось, что я пришла к тебе. Тебя здесь навещают?

Лушка мотнула головой и отвернулась. Пробормотала:

— Я сама не хотела…

— А сейчас? — спросила Людмила Михайловна.

— Вы — другое дело, — сказала Лушка.

Ты другое, подумала Лушка. Ты не видела моих глупостей. Ты узнала меня прямо с беды. Это другое — когда с беды.

— Значит, я пришла правильно, — кивнула себе Людмила Михайловна. Присмотрелась к Лушке. Объяснила спокойно: — Я не контролировала тебя. Я говорю о беседе с врачом… Я решила, что так тебе, может быть, легче — ничего не надо объяснять, если не захочешь.

Она права, подумала Лушка. Что я могла бы сказать человеку с такой улыбкой? Я не смогла бы сразу, я не решилась бы ее испугать. Она права, она разрубила узел, который еще не завязался.

— Спасибо… — тихо проговорила Лушка.

— Вот и славно, — обрадовалась Людмила Михайловна. — Ты умная девочка, не стала обижаться по пустякам.

— Вы тоже лежали здесь? — спросила Лушка, отодвигая преждевременную тему. — Это было долго?

— Слава Богу, нет, — охотно приняла поворот Людмила Михайловна. — Просто моей внучке захотелось остаться в нашей квартире одной.

— Не сердитесь, — попросила Лушка, представив внучку, швыряющую сапоги в седую голову. — Мы такие дураки… — пробормотала Лушка покаянно. — Мы совсем не чувствуем разницы.

— Да, — согласилась Людмила Михайловна, — границы выстраиваются не молодостью. Иногда я думаю, не лучше ли мне было здесь остаться. Моя внучка принципиально молчит, чувствуя себя обворованной. Она живет в моей квартире, но определенно считает меня лишней.

Лушка кивнула. Она знала злое раздражение молодости против стариков, путающихся под ногами, не секущих ни в роке, ни в «Куин», ни в «Алисе», ни в мини, ни в цепях, ни во всем прочем, да еще если бабка ежедневно лезет с моралью и поминутно смотрит на тебя осуждающе… Бедная седая женщина — внучка заговорит только тогда, когда увидит ее в гробу.

— Поймешь только тогда, когда ударит, — сказала Лушка. — Когда сильно ударит. Наверное, все беды для этого и нужны.

— Сохрани Господи! — тихо воскликнула Людмила Михайловна. — Лучше мне в деревне какую-нибудь завалюшку, раз мое присутствие вызывает только ожесточение.

Лушка усмехнулась: могу в подробностях расписать, что начнется на освободившейся территории. Нет, остановить девичий нежный беспредел может только жесткая сила. Лушка посмотрела на свою гостью.