Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Рядом распахнулась дверь, из кабинета стреноженно вышагнул псих-президент, обнаружил сидящую у батареи Лушку, прицельно посматривал, определяя для себя ее полезность, и, поскольку Лушка ни о чем не бросилась просить, а предпочла и дальше подпирать своими ребрами негреющую отопительную систему, спросил:

— Ты ко мне, Гришина?

— Я? — моргнула Лушка. — Ну да. Конечно, я к вам.

— Ну, заходи. — Псих-президент развернулся обратно, оставив дверь открытой.

Лушка, не имея представления о том, что нужно дальше, поднялась и вошла в кабинет.

Псих-президент привычно занял председательское место.

— Ну-с?

— Мне нужен букварь, — сказала Лушка.

— Что? — переспросил псих-президент.

— Букварь, — повторила Лушка.

Врач рассматривал внимательно. Он считал, что имеет право так рассматривать. Будто ковырялся в незнакомом блюде, пытаясь обнаружить привычное.

— Зачем?

— Учиться, — сказала Лушка.

— Ты не умеешь читать?

— Умею.

— Тогда почему букварь?

— Мне бы не только букварь, мне бы и арифметику и что там еще.

— И арифметику, значит?

— Я хочу с самого начала. Я хочу проверить.

— Что проверить, Гришина? — вкрадчиво спросил псих-президент.

Я доставляю ему удовольствие, я опять сумасшедшая.

— Я что-то пропустила.

— Ау, уа. Вероятно, ты пропустила это?

— Как вы сказали? Ау?

— В мое время букварь начинался именно с этого.

— Ау — ведь это когда зовут? Каждого что-то зовет, да? А мы в ответ делаем наоборот.

— Ты занятная больная, Гришина.

Лушка снова хотела возразить, что не больная, но тут же подумала, что если она, родившись, совсем не знает, в какую сторону жить, то она не только больная, а потомственный хроник, и согласно кивнула своему лечащему врачу, который не видел, что должен исцелиться сам.

Псих-президент взглянул на часы и произнес, вставая:

— Ладно, Гришина. Я распоряжусь, чтобы тебе достали то, что ты просишь. У меня тут требовали начертательную геометрию, Фрейда, сопромат, словарь Брокгауза, требовали Библию, но никто не придумал начать с букваря.

— Спасибо, — сказала Лушка и первой направилась к двери.

— Гришина, — сказал ей вдогонку псих-президент, — у тебя зубы не болят? Завтра придет стоматолог.

— Спасибо, Олег Олегович…

Звереныш впервые не захотел куснуть протянутую руку. В глазах Олега Олеговича что-то дрогнуло. Лушка подумала, что в эту секунду псих-президент согласился бы заглянуть в букварь.

Она остановилась у окна. Хотелось увидеть что-нибудь, не имеющее отношения к коридорам и стреноженным стульям, хотя бы какую-нибудь крышу или вершину дерева. Но глубокие, как амбразуры, окна, оградившие себя решетками от безответственного приближения людей, везде упирались только в смог и давали тревожное ощущение отсутствия прочего мира. Или мир действительно исчез? А может, и не существовал никогда, а есть только этот дурдом, как ковчег во время потопа, и когда-нибудь от него начнется следующая эра, медлительных людей обгонят осыпающиеся со стен химеры, накопившиеся за сто лет существования этого лечебного учреждения. Что же в нем наросло, какие тени укрылись в штукатурке и какие беспризорные видения вбились в истоптанный пол…

Каждый из всех может остаться один и должен своими силами вылечить продолжение — Господи помилуй, что же это будет? Да и не в том дело, один ты или нет, а в том, что ты всё равно наличествуешь, время вертит гончарный круг, и каждое твое движение отзовется в податливой глине будущего.

Гришина, ты действительно спятила. Какие гончарные круги? Какие продолжения? Я не могу думать так, это не мое, я дура, я не училась и не читала, откуда я что-то знаю?

Мне несколько раз снился один длинный сон — еще не здесь, еще давно, он был с продолжениями, он то возвращался целиком, то уходил в сторону, подкидывая новые детали, хотя ни одной старой не убрал и не заменил.

Была вода, много воды, вокруг чайки, назойливая волна подталкивает к моим ногам тину, я чищу рыбу и бросаю внутренности подальше, чайки пикируют, и глотают на лету, и опять орут, двое пацанов волокут выброшенную недавней бурей голую, совсем без коры, корягу — будет костер, пацаны хотят есть, это мои пацаны, они мне нравятся, я их люблю, но не говорю об этом, я чищу рыбу.

Что в этом сне? Он слишком реален и неизобретателен, чтобы быть случайным произволом. Он снился мне дважды — во второй раз был виден нос лодки, и кто-то за моей спиной, кого я хорошо знала, вытаскивал сеть, я слышала, как брякают грузила и издают пустой звук берестяные поплавки.