Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Мне это не вынести, подумала Лушка, закройте меня, я не могу слышать всех.

Откуда-то сверху на плечи опустился бабий платок, чья-то рука протолкнула его между стеной и Лушкиными лопатками и расправила на Лушкиной тощей груди. Лушка никак не могла увидеть, кто перед ней, потому что перед лицом были только толстые ноги и толстые руки, руки прикоснулись к плечам и уплыли вверх, а потом онемевшая Лушка увидела чью-то удаляющуюся круглую спину. Она уткнулась головой в колени. Ей показалось, что она хочет плакать. Или даже, может быть, плачет. Плачет по совершенно неизвестной причине.

Делегация вернулась. Узурпаторы виновато подхватились, освобождая многосуставчатый трон. Последней, зажав обеими руками бумажную сумочку с позаимствованным имуществом, поднялась старуха. Выцветшие глазки лучились. Старуха была довольна, ей удалось насидеться больше, чем другим.

В Лушку, как в воронку, засасывалась приниженность и покорность видимых людей, и малый их разум будил потребность заботы. Внутри поднялась волна сочувствия, и Лушкина душа с отчаянием бросилась в эту волну и понеслась всем навстречу и, достигнув каждого, заметалась, не зная, как нужно любить.

Кто мог, тот сел. Кто стоял, тот остался стоять. Опять, как кочки в болоте, стали выпирать слова:

— Кофточка у ей — целиком кружево.

— Не кофточка. Блузон.

— Напрасно фуфырится. Он с ей нынче никак.

— Дамы, про интим не будем.

— Двери не закрывали, ага.

— А мне дылды загородили — не прониклась.

— Это что! Однажды я такое видела… Ой, нет, не скажу.

— Дамы, пусть родственники скинутся нам на телевизор.

— А если кого выпишут?

— Родственники чушь.

— Живьем красивше.

— Продирает, ага.

— Про радио забыли. Будем развивать кругозор.

— Кругозор. Квадратозор. Углозор.

— Давайте создадим комиссию.

— Всегда кто-то ломает.

— К стенке!

— Вот именно.

— Решено, пишем заявление, а то карандаш отберут.

Заявление опять написали. И подписались. А дама, кроме подписи, изобразила себя в кружевной кофточке.

Слезы если и были, то высохли. Лушка мрачно смотрела в пол.

Приехал обед. Разговор распался. Каждый стал сам по себе. Появилась цель — поскорее занять место в столовом закутке. Никому не нужный заявительный листок упал под ноги. На даму в кружевной кофточке наступил поношенный шлепанец. Карандаш припрятали для следующего будущего.

Лушка пыталась найти женщину, которая укрыла ее платком, но платок в палатах не признавали, а запомнившейся спины и синеватых мощных ног ни в ком не обнаруживалось. Может, женщину выписали, и она перед уходом раздала что было.

— Выписали, выписали, — закивали Лушке. — Сразу четверых выписали. Тут бывает, что и выписывают.

Лушка обеднела. Не первый раз так — делают и скрываются. И неизвестно где теперь. И Лушка опять беспризорная, сама себе и мать, и дочь, и главный начальник.

И зная, что напрасно, Лушка продолжила поиск и зашла в последнюю необследованную комнату. Там было несколько женщин, сидели кто где, были и пришлые, на Лушку не обратили внимания, слушали какую-то чернявую. Чернявая, одна из всех, лежала, вытянувшись поверх одеяла, засунув ладони под затылок, глядела в потолок и говорила:

— Именно Точка! Все вышло из Точки. Кроме Точки, не было ничего.

Лушка обежала взглядом присутствующих — нужной спины среди них не было. От нечего делать стала рассматривать чернявую. Качественная одежка спортивного вида, стриженые прямые волосы, которые почему-то не свалились на подушку, а протянулись вдоль бледных щек, челка, как завеса, наполовину прикрывала лоб, и тоже правильно и ровно, как на парике. Острые локти ограждающе торчали в стороны, ступни в красивых тонких носках прямолинейно натягивали тонкие легинсы — впечатление не больничное, независимое, пантерное.

— Давай, Марья! — не выдержал кто-то. — А потом как?

— А Бог? — не согласился другой голос. — Если точка, то как Бог?

— Бог тоже был в точке, — ровно проговорила Марья.

Лушка бесшумно опустилась на корточки — чтобы не торчать у двери и чтобы удобно. Она вдруг поверила, что Марья это видит — Бога в точке.

Марья прищурилась в потолок.

— Возможность… — проговорила она. Голос был напряженный, как толстая проволока. — В Точке заключена возможность всего. Точка потенциальна.

Лушка посмотрела на слушающие лица. Лица были серьезны и разумны. Они понимали про Точку. Возникло знобкое ощущение великого сумасшествия.