Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

— Пожалуйста… — шелохнулся вовне голос Надеи.

— Да, да, — очнулась Лушка. — Да.

— Я сделаю всё! Все, что скажешь!

— Перестань, — сказала Лушка. — Хватит.

— Ага, — охотно согласилась Надея, мгновенно ощутив, что Лушка идет навстречу. Она целиком превратилась в слух. Она ждала приказа.

И Лушка приказала:

— Никому не говори. Ни во сне, ни наяву. Никому.

— Ага… Я же не дура… — радостно вскинулась Надея.

— И тех, на стене… Сотри их. Пусть этот будет по-настоящему первым. — Надея смотрела неуверенно. Лушка настойчиво повторила: — Ты должна привыкать… Ты же не оставишь их кому-то, когда выпишешься?

— Выпишусь? — Надея совсем растерялась. — Ну да, не оставлю… Меня правда могут выписать?

— Ты здесь сколько?

— Шесть лет…

— Хватит, может?

— Я уже и думать перестала… Ко мне и не приходит никто… И мать куда-то уехала… Мне и жить негде!

— Здесь тебе ребенка не оставят. Хочешь родить — выздоравливай.

— Не больно-то я и больная…

— Тогда заболей, чтобы выписали! — воскликнула Лушка. Надея вдруг улыбнулась. Блеснули дивные зубы. Под стылой маской неряхи стало оживать совершенное лицо.

А через час влетел зам и сел на соседнюю койку.

— Вы представляете, Гришина, они требуют священника! — выпалил он. — Кому-то из них вздумалось креститься!

— Ну и что? — ожидающе спросила Лушка.

— Эти идеи просто лезут в форточку! — возмутился он. — Месяц назад крестился мой старший брат. Старший, вы понимаете? Если бы это отмочил младший, я бы сказал, что у него молоко на губах и, соответственно, ветер в голове. А что я скажу старшему?..

— А зачем вообще нужно что-то говорить? — спросила Лушка.

— Но он же крестился!

— Он от этого хуже стал?

— Да нет… Курить бросил, нищим подает… Достоевщина какая-то!

— Ваша больница как называется? — задала глупый вопрос Лушка. — Лечебница для душевнобольных?

— Что вы этим хотите сказать? — заподозрил подвох зам.

— Если здесь люди, у которых болит душа, то, может быть, священник тот врач, который нужен? — Лушка смотрела спокойно и ожидающе. Будто действительно хотела услышать от зама хоть какой-нибудь ответ.

И заму вдруг расхотелось возмущаться, он вдруг признался себе, что притворялся — и сейчас, и месяц назад с братом, когда отчего-то брызгал слюной и крутил пальцем у виска, демонстрируя семейный позор. Никакого позора на самом деле он не ощущал, а похоже — заводил брата, чтобы тот привел какие-нибудь аргументы в свою пользу, а брат выслушал всё, и не сказал ни слова, и ушел неуниженный и таинственный, унося в сердце недостижимую примиренность с самим собой.

— Собственно говоря — ну да… — пробормотал зам. И вдруг выпалил основное: — А вы, Гришина, верите в Бога?

— Верю, — ответила Лушка.

Ответила так, как если бы ее спросили: «Вы, Гришина, дышите». — «Дышу», — ответила бы Гришина.

Странный вопрос, удивилась Лушка. Вопрос, у которого ответом может быть не только «нет», но и «да». Не веры он боится, а признания, что тоже верит. И наивно хочет, чтобы другой произнес эти политически стыдные слова: не в партию верю, а в Бога.

— Каждый человек верит, хотя, может быть, и не знает об этом, — осторожно сказала Лушка. — Только кому-то от этого радость, а кому-то страшно.

— А как, вы полагаете, было Олегу Олеговичу?

— Олег Олегович эксперимент ставил. Хотел узнать, как выглядит жизнь, если Бога из нее исключить.

— Вы полагаете, он потерпел поражение?

— А вы полагаете по-другому?

Зам покачал головой.

— Я у него был, — проговорил он, — сегодня после обхода. Купил банку сока и поил с чайной ложки. Сок по щеке стекал на шею. Бог наказал его слишком жестоко.

— Ну да, — сказала Лушка, — есть у Бога время носиться с грехами псих-президента!

— Вы полагаете? Но тогда можно всё?

— Так всё и можно.

— Значит, никакой разницы?

— Без разницы не бывает. Вы ее не там ищете. Хотите найти там, где нет.

— Да? Как это у вас так мозги работают…

— Сергей Константинович, а сок еще остался? Может, вы разрешили бы… Я могла бы около него побыть.

— Вы имеете в виду Олега Олеговича? Но… — Зам вдруг смутился и опустил глаза. — Вы, насколько я могу судить, не так уж сильно его любили?

— Мои прежние чувства относились к прежнему человеку.

— Видите ли, Гришина…

— Не думаю, что я смогу отравить его импортным соком. — Она поймала испуганный взгляд зама и ровно проговорила: — Убить просто. Для этого не надо спускаться этажом ниже.