Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

Стоя перед мальцом на коленях, он повторял заискивающе:

— Сыночек, сыночка, не надо — Геша, не надо — Генчик, ты — Генерал, мой мальчик. Ты будешь Генералом всегда. Будешь командовать всеми, построишь и будешь командовать. Я бы так хотел.

— А я не хочу, — канючил Генчик. — Не хочу командовать, я буду лепить, как Рута.

— Рота! И никакого лепить не будет! — заорал Майор, не выдержал. — Повтори десять раз: мою сестру зовут непутевая Рота. Десять раз!

— Не бывает такого имени, — набычился сын. — Рота на войне врага бьет. А Рута моя сестра.

«Упрямец, весь в меня, а как рассуждает в три с половиной года». В груди сделалось тепло, и, казалось, давно утраченная нежность накатила с такой силой — чуть сознание не потерял. Хотелось обнять сына, расцеловать, посадить на шею и бегать по Молдаванке или выскочить на Дерибассовскую, а оттуда к Дюку и извещать каждого прохожего:

— Можете даже не спрашивать: да, это мой сын. Генерал. А я — Майор Саперман. О, не надо ничего объяснять, и так видно, что вы приезжий. Здесь все знают: «Майор Саперман подорвался на Мине. Сапер ошибается один раз». Такой анекдот был еще до войны, все смеялись. И мы с Миной тоже. А теперь вот — не смешно: Майор подорвался на Мине. Сапер ошибается всего один раз. Чтоб вы так жили и дети ваши были всегда здоровы. Это я все о себе рассказал, сам не знаю зачем.

Майор оглянулся по сторонам, рядом с ним на кладбище никого не было. На старое еврейское кладбище летом вообще мало кто ходит, это вам не Ланжерон, не Куяльник, тем более — не Аркадия. Он один сидит на деревянной лавчонке перед памятником, на котором две фотографии. На одной — Мина, его красавица супруга, со струящимися по плечам жгуче черными волосами, глаз не отвести — хороша. Фотография вклеена в овал, обвитый золотой виноградной ветвью, внизу надпись, золотом по черному граниту — ДРАГОЦЕННОЙ СУПРУГЕ МИНЕ МОЙШОВНЕ САПЕРМАН (РАТНЕР), а еще пониже и помельче: Любовь моя , без золотой обводки — сам выбил, очень старался, но перекосил слегка, первый раз все же. Зато навечно выбил на камне слова, которые так за всю жизнь и не сказал своей Мине. Спроси кто-нибудь — почему, не объяснит.

В другом овале тоже с виноградным орнаментом — сынок единственный Генерал и золотые по черному буквы: ГЕНЕРАЛ МАЙОРОВИЧ САПЕРМАН, а чуть пониже, как у Мины, собственноручно выбил буквы помельче, уже одна к одной, рука потверже стала: Геша, Генчик, сыночек мой. И еще один овал — без фотографии, под ним одно слово — РУТА.

Сидит Майор перед памятником, сжав ладонями виски, глаза закрыты, рыжие волосы пробила обильная седина, раскачивается взад-вперед и что-то бормочет безостановочно. На еврейском кладбище так молитву читают, особенно если стоя, накрывшись талесом, в кипе или ермолке с молитвенником в руках. Но о Майоре такое вообразить может только случайно забредший на кладбище турист из другого города. В Одессе все знают: Майор — закоренелый атеист, марксист и материалист, коммунист, одним словом.

Не глядите, что из местечка в город пришел, один, между прочим. Отец, мать, братья, сестры — никто тогда с места не тронулся, а ему пятнадцати лет не было еще, матросом мечтал стать, капитаном дальнего плавания, море снилось по ночам, наши красные корабли, бороздящие мировые просторы. Мечтал капитаном — стал портовым грузчиком, еврейский мальчик Йорчик переоценил интернационалистические лозунги советской власти. Но от штетла, родины малой своей, отрекся, не оглядываясь, местечковые штучки отмел от себя, как прах старого мира.

Но здесь, на старом еврейском кладбище, в окружении мертвых соплеменников и своих родных усопших, что-то снова переменилось в нем, в который уж раз. Зачем-то решил рассказать всем о своей семье и бормотал всякое, что в голову шло.

Начал вовсе невпопад — все с того же анекдота: «Майор Саперман подорвался на Мине. Сапер ошибается один раз», усмехнулся горько и добавил: «Ну, здесь многие это знают, анекдот довоенный, с бородой. Раньше все смеялись. Теперь — наоборот: плачут. Смешного, правда, ничего нет: подорвался Майор, а погибла-то Мина. Я вот он — целехонький сижу, мне хоть бы хны, честное слово, чтоб вы все так жили. Тьфу, зарапортовался совсем, вы же покойники. Хотя кто его знает, где она, настоящая жизнь? Может, нигде?»

Майор снова оглянулся. Нет, он не ждал ответа от костей, гниющих в гробах, и пепла в урнах, зарытых в землю, в своем все же уме. Он просто чего-то ждал, хотя ждать ему было нечего. Дождался.