Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

Никакой задней мысли не мелькнуло даже в самом отдаленном отсеке сознания. И Соня впервые нарушила лет восемь назад собственным разумом выработанный кодекс взаимоотношений с мужчинами. Пункт первый, основополагающий, гласил: не пускать мужчину в свой дом на ПМЖ. Точка. Коротко и ясно, без каких бы то ни было толкований и разъяснений. Все остальные правила поведения строились на этой незыблемой основе. И она всегда чувствовала себя хозяйкой положения.

Сейчас она тоже чувствовала себя хозяйкой, но несколько в ином ракурсе. Иногда вдруг казалось, что она сделалась хозяйкой квартиры, в которой ни с того ни с сего появился временный постоялец, снимающий не угол, не комнату, а место в ее постели. Он при этом чувствовал себя вольготно, совершенно раскрепощено, Сонино присутствие нисколько не мешало ему, он мог целый день проходить голышом, завернувшись в банное полотенце, смотреть футбол или бокс, стричь ногти на ногах, водрузив ноги на журнальный стол, и при этом не промолвить ни слова.

Соня обходила его стороной как неожиданно возникшее препятствие, а внутри вскипал яростный протест — с какой это стати? Он жил у нее больше двух месяцев. После первых нескольких головокружительных полетов, когда сердце разрывалось от восторга, а губы сами собой шептали: господи, так похоже на счастье, почему-то с самого начала именно в такой формулировке — «не счастье», а «похоже на счастье» — после первых безоблачных, ничем не омраченных суток любви, они как-то стремительно рухнули с небес, пробив и крышу, и потолочные перекрытия всех этажей в серое, полутемное, подстать ноябрьской непогоде подвальное помещение, где замшело и понуро коротали время безликие семейные будни. Эдакое семейное общежитие получилось ни с того ни с сего, хотя из слова «общежитие» смело можно было изъять первую часть. А чтобы житие не звучало слишком возвышенно, заменить его синонимом с другой эмоциональной окраской — житуха.

В общем, он жил у нее, время то останавливалось, то текло вспять, события путались, выплывало непрошеное вчера, сердито вторгалось сермяжное сегодня, но никогда не наступало завтра. У нас нет будущего, резюмировала Соня, но не в силах была перейти к каким-то решительным действиям.

Он опередил ее.

А она снова сидит на полу и проверяет на прочность морской узел, вывязанный на бельевой веревке. Нет, конечно, Соня не повесилась тогда, даже попытку не сделала. Но унижение пережила ядовитое, почти смертоносное, открылись две глубокие «целующиеся» язвы желудка — в этом диагнозе Соня усмотрела чей-то злой промысел, кто-то продолжал изощренно издеваться над ней. Она впала в депрессию и «целующиеся» язвы сопровождали ее сумрачное состояние больше года. А он исчез навсегда, растворился в мерцающем свете, вечно мигающей лампы. Мираж, так похожий явь.

Потом ушли язвы, депрессия, как сон, как утренний туман.

Так проходит все в этой жизни, включая и самою жизнь, которая к ней только что вернулась, которую вернул ей Бог по имени Виктор Евгеньевич. Виконт? Он спас ее, это точно, потому что последнее воспоминание, как бы ни было отвратительно и неуместно, — все же не фантазия, не конфабуляция, а соцреализм в чистом виде.

— Виконт! Ты здесь?

— Как вы себя чувствуете?

— Почему ты говоришь мне «вы»?

«В самом деле — почему? — подумал Виктор Евгеньевич. — Чего я боюсь?» Потер лоб, чтобы отогнать сон, глаза слипались, нестерпимо хотелось курить, а может быть, даже выпить, что позволял себе крайне редко, что называется — по большим праздникам. А поскольку таковых в его жизни не было, то он и не пил, практически, так, в отделении с медперсоналом, по служебной линии — в честь календарных праздников, дней рождений, юбилеев, поминок. Поводы находились без труда, расслабиться после трудной работы хотелось всем. И Виктору Евгеньевичу тоже, беда в том, что ему это никогда не удавалось. Он сам себя ощущал роботом, без сбоев выполняющим заданную программу, алгоритм которой ему неизвестен.

Встал, умылся, побрился, выпил две чашки крепкого кофе эспрессо без закуски, как говорил его ассистент, молодой талантливый хирург Кузьма, двухметровый красавец, к которому были неравнодушны в отделении все поголовно женщины, включая восьмидесятилетнюю Софью Ефимовну Резник, профессора-нейроофтальмолога, почасового консультанта два раза в неделю по два часа, и нянечку Пелагею, сурового и неподкупного стража порядка, чей портрет сорокалетней давности никогда не снимали с доски лучших сотрудников 1-й нейрохирургии.