Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

А она сидит посреди комнаты на надраенном до блеска паркете, вяжет морской узел на бельевой веревке по всем правилам, как учил Ося, и вовсе не хочет умирать. Сумрачный ноябрьский день без всякого перехода проваливается в долгую непроглядную, беззвездную ночь. Соня поднимается с пола, на цыпочках, словно боится потревожить кого-то, чтобы не поднимать шум, подходит к входной двери и всматривается в стереоглаз. Что-то померещилось.

Долго смотрит, до слез, пока вырисовывается в окуляре силуэт мужчины. Люминесцентная лампа на площадке, как всегда, судорожно мигает, и силуэт то уходит, то возвращается, маячит перед глазами. В руках — букет цветов, то синий, то лиловый, то белый, и волосы опалово-молочной голубизны, а лицо темное, будто скрыто маской. Соня затаила дыхание — ждет. И он затаился. Лампа мигает. Ресницы слипаются. Видение не исчезает.

Прелюдия была долгой, томительной, прекрасной, казалось, сил не хватит на большее, но он был настойчив, нежен, ненасытен, шаг за шагом уводил ее в радужное сияние иных миров, и она плыла покорно, ни разу не обернувшись назад, никакого сожаления, сомнения, растворялась в блаженстве медленно, самозабвенно, пока взрывной волной не разнесло на миллиарды мельчайших частиц, в беспорядочном движении которых повторялся и повторялся, укачивая, усыпляя, непрекращающийся, извечный танец любви, даже когда они уже крепко спали.

— Откуда ты свалился на мою голову? Ты?

— Ты такая необыкновенная! Я так тебя люблю! Всю жизнь люблю.

Соня ущипнула себя — больно, значит, жива, не бредит, не спит. Ее услышал Бог, она думала, что это невозможно.

— Боже мой, так похоже на счастье! — прошептала Соня одними губами. — Прости мое неверие, прости.

— Что ты шепчешь, Сонюша?

— Не подслушивай. Это я не тебе.

— Здесь кто-то еще есть? — сурово сдвинул брови и свесил голову вниз, как будто искал кого-то под кроватью, потом повернул к Соне перекошенное отчаянием лицо: — Я убью его и отдам себя в руки правосудия. Ты будешь меня ждать всю жизнь?

— Не буду, — ответила, смеясь, ей с ним легко и весело, как в детстве.

«Хочу, чтоб так было всегда». Она поцеловала его, крепко зажмурившись, как Ося научил давным-давно — чтобы желание исполнилось, надо прикрыть глаза и сказать три раза: «Хочу, чтоб так было». У Сони никогда не сбывалось, но она была хорошая ученица и повторяла Осин урок всякий раз, когда чего-то сильно хотела. И сейчас упрямо прошептала — как заклинание — хочу, чтоб так было всегда, хочу, чтоб так было всегда.

Он приложил ухо к ее губам, она громко чмокнула, прикусила мочку и погрузила язык в самую глубину раковины, он застонал, и вот уже снова они плывут по небу, поднялись над облаками — миллиарды звезд внизу, и золотистое сияние сверху, и где-то далеко-далеко Сонин дом, помятая постель, натертый до блеска паркет, классический морской узел на бельевой веревке, лиловые цветы в вазе, из которой она только что вытряхнула кучу окурков, по стенке блеклым пятном растеклась беспочвенная эйфория, прикрывает собой радость, тоже в общем беспричинную.

Хочу, чтоб так было всегда, прошептала Соня, закидывая голову на подушку, но в четвертый раз этого говорить не следовало. Приземление было мягким, а продолжение заземленным.

Долго ли, коротко ли время шло, он собрал свои вещи, ничего не объясняя, не предупредив заранее, легко сказал:

— Я снял квартиру поближе к работе. И думаю, нам хорошо на время разбежаться на какое-то расстояние.

— Чтобы разглядеть что-то большое и чистое? — тупо спросила она.

— Ты зря обижаешься, Сонюша, тебе же будет легче. Я и так вероломным нападением узурпировал твою жизнь. С какой, собственно, стати?

— А раньше ты о чем думал? — задала Соня идиотский вопрос, как девочка, которую лишили невинности и тут же принесли извинения и заверения в том, что это больше никогда не повторится.

И смех и слезы.

Она действительно впустила его в свою жизнь, открыла все шлюзы, хотя если вспомнить…

— Ты всегда уходил не прощаясь, исчезал навсегда, — зловредно припомнила она при первом же пробуждении, нежась в его объятиях. — И сейчас уйдешь?

— Я изменился, Сонюша, теперь я совсем другой. — Он крепко держал ее за руку, словно боялся, что она убежит.

Но Соне почти некуда и незачем было бежать, и она поверила ему без колебаний. Они не виделись двадцать лет, у него голова стала белая, лицо взрослое, прочерчено морщинами, за плечами нелегкая жизнь. Сейчас, по собственному признанию, он — безработный бомж, ушел от жены, уехал из Питера, ищет работу в Москве. Но в конце концов — он к ней пришел. Не потому же, что негде было жить?