Владимир Крупин - Море житейское

- ПИЛЯТ МУЖЕЙ, тиранят, ругают, жалуются всем на них. В гроб гонят. Потом рыдают, говорят, что был всех лучше. Говорят: пусть бы пил, пусть бы бил, лишь бы был. (Батюшка.)

КОЛЯ-ПОЛИЦАЙ. Так на Крестном ходе прозвали косноязычного Колю еще задолго до смены милиции на полицию. Он следит за порядком. Особенно, когда в последний день идем по шоссе. Движение по трассе не прерывается, нас прижимают вправо. Колин голос слышен: «Впаво, впаво дежжи! Из коленны не выходим! Не выходим! Бабука, куда? В колену! Дедука! В колену. Впаво, еще впаво!» Первое время Коля досаждает, потом привыкаешь и даже веселеешь: полицай охраняет.

ПРИЧАЩАТЬСЯ ЗА ВСЕХ. Подумал сегодня на литургии о радости причащения и о том, что оно сейчас доступно. А было-то что! И думал, что надо мне не только за себя причащаться, за здравие души и тела, за оставление грехов и жизнь вечную, но и за детей и за внуков, которые почти совсем не причащаются. И чувствую, что злятся, когда напоминаю. То есть это моя обязанность их спасать, семью сохранять. Если не воспитал стремления к Церкви.

Меня-то врагу спасения труднее укусить, чем тех, кто не причащается. Вот он и действует на меня через родных и близких, через тех, кого люблю.

ВЕСЕННИЕ РУЧЕЙКИ у нашего дома взрослели вместе со мной. Они начинались от тающего снега и от капели с крыши на крыльцом. Я бросал в них щепочку и провожал ее до уличного ручья, а на будущий год шел за своим корабликом, плывущим по уличному ручью, до ручья за околицей. Он увеличивался и от моего и от других ручейков, все они дружно текли в речку, а речка в реку. Однажды в детстве меня поразило, что мой ручеек притечет в Вятку и Каму, и Волгу. Щепочка начинает плыть по ручейку, и сколько же она проплывет до моря? Считал и со счету сбивался. А как считал? Шагал рядом с плывущей щепочкой, считал время, то есть соображал ее скорость, за сколько примерно она проплывет до Красной горы. Очень долго, может быть, часа три-четыре. А за Красной горой - там такие дали, такие горизонты. Может быть, думал я, год будет течь. И подо льдом потечет.

Когда, через огромное количество лет, узнал я от Вернадского, что вода - это минерал, что у нее есть память, я сразу поверил. Да-да, я это знал. Я же помню эту холодную снежную воду, и как я полоскал в ней покрасневшие руки, как с ладоней падали в ручей капли и убегали от меня, и уносили желтую сосновую щепочку. И помнила меня эта утекающая вода. И помнила себя в виде узоров на оконном стекле. И в виде снежинок, которые взблескивали в лунную ночь и, умирая, вскрикивали под ногами.

ТАШКЕНТ, БАЗАР. Узбек уговаривает купить: «Все хорошее, все самое дешевое! Курага, видишь? Самая свежая!» - «Какое ж дешевое - дороже, чем в Москве». - «Заморозки были».

- Ладно, давай два килограмма.

Купил, еще походил меж длинных прилавков, среди великолепия поздней осени. Возвращался с другой стороны от продавца кураги. И увидел: он опускает ладони в блюдо с растительным маслом, пригоршнями достает из мешка сухой чернослив и протирает в замасленных ладонях. Чернослив начинает блестеть и выглядит как «самый свежий». Куда денешься, «заморозки были».

Интересно, что, с одной стороны, все от нас зависят и все нас, с другой, за дураков считают.

СПАСАЕМ ВСЕГДА не себя, а других. Вот мысль, пришедшая в голову в самолете, когда шло сообщение о поведении пассажиров в аварийных случаях. Кислородную маску вначале полагается надеть на себя, а уже потом на ребенка. Иначе можно погибнуть и самому и ребенку. Вот и мораль: да спасись ты, матушка Россия, сама вначале, потом спасай «ребенков».

Разве не так было в конце восьмидесятых? Погибали, надвигалась катастрофа, а все надевали кислородные маски на республики. Сами погибали. И почти погибли. Но и республики недолго дышали кислородом.

МИТРОПОЛИТ: БОГ никогда не спешит и никогда не опаздывает.

ОТЕЦ ВАЛЕРИАН о примерном прихожанине (он называет такого в шутку протоприхожанином): - «И всем он рад, и всем он раб».

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ОТОРВАННОСТЬ от России вовсе не означает оторванности от ее корней. Если это корни православные. Четыре долгие службы отстоял в Ташкенте. И не было совсем ощущения, что я в Средней Азии. Этот храм православный, в этом все дело. Причащался.

Конечно, много всего наслушался. В основном хотят вернуться в Россию. Но куда, как? И почему оставлять нажитое молитвами и кровью? Здесь же уже им и родина. А в предках кто? Одних только архиереев в здешней ссылке было семнадцать. И несколько сотен священников. Земля исповедничества. И ее бросать?