Ty jeszcze o tym nie wiesz dziewczyno,
Ze od niedawna jesteś przyczyną,
Mych snów, pięknych snów,
Ja mógłbym tylko wziąść cię na ręce,
I jeszcze więcej niż dziś,
Kochać cię.
Ты пока того не знаешь,
Девочка моя, что во сне уже давно
Ты ко мне приходишь.
Если б мог тебя обнять я,
Девочка моя, то тогда еще сильнее
Я тебя любил бы.
Лицо Галины немного раскраснелось от этих воспоминаний, сохранившихся среди более трагичных образов, оставленных войной. Если кто-то из обедавших рядом людей и слышал Галину, то не подал виду, а я, бросив взгляд на архипелаг столиков, поняла, что примерно из пятидесяти человек лишь она одна была в возрасте помнивших войну.
Рысь, инженер-строитель и сам отец, живет сейчас в центре Варшавы, в восьмиэтажном доме без лифта и без животных. «Собака не смогла бегать по ступенькам!» – пояснил он, пока мы переходили с площадки на площадку. Высокий и стройный, в свои семьдесят лет он как будто создан для хождения по лестницам, дружелюбный, гостеприимный, но и несколько подозрительный, – неудивительно, учитывая, что уроки войны он впитал с раннего детства. «Мы жили от момента до момента», – сказал Рысь, сидя в своей гостиной и разглядывая фотографии родителей, множество их книг, рисунок зубра в рамке и набросок его отца. В детстве жизнь в зоопарке вовсе не казалась ему необычной, говорил он, потому что «это было все, что я знал». Он рассказывал, как смотрел на бомбу, упавшую рядом с виллой, и понимал, что находится достаточно близко и его убило бы, если бы бомба взорвалась. Он помнил, как позировал Магдалене Гросс, просиживая долгими часами, пока она мяла глину; она по-настоящему этим жила, и ему было приятно жизнерадостное внимание художницы. От него я узнала, что его мать в теплое время года уставляла верхнюю террасу виллы цветочными ящиками, особенно она любила анютины глазки, цветы с задумчивыми личиками, из музыки предпочитала Шопена, Моцарта и Россини. Несомненно, некоторые мои вопросы казались ему странными: я надеялась узнать о том, какими духами пользовалась его мать, как она двигалась, как жестикулировала, какой у нее был голос, как она причесывалась. На все подобные вопросы он отвечал «Обыкновенно» или «Нормально», и скоро я поняла, что эти дорожки памяти он либо избегает, либо не хочет показывать их. Его сестра Тереза, родившаяся в конце войны, замужем, живет в Скандинавии. Я пригласила взрослого Рышарда сходить на виллу вместе со мной, и он любезно согласился. Пока мы изучали дом его детства, осторожно перешагивая декоративные пороги в форме наковален, меня поражало, что он проверял свою память, сравнивая то, что было, с тем, что стало, в точности как делал это в детстве, когда они с Антониной вернулись в разбомбленный зоопарк в конце войны.
По иронии судьбы, которой пронизана вся история, Берлинский зоопарк был жестоко разбомблен, как и Варшавский зоопарк, и Лутцу Геку пришлось столкнуться с теми же заботами и трудностями, какие он навязал Жабинским. В своей автобиографии «Мое приключение с животными» он трогательно описывает свой смертельно раненный зоопарк. В отличие от Жабинских, он точно знал, что ждет его зверей, ведь он своими глазами видел это в Варшаве, о чем, однако, никогда не упоминал. Его животные, привезенные с сафари, обширная коллекция фотографий и многочисленные дневники к концу войны куда-то исчезли. Когда Красная армия перешла в наступление, Лутц покинул Берлин, чтобы его не арестовали за разграбление зоопарков Украины, и остаток жизни провел в Висбадене, выезжая на охоту в другие страны. Лутц умер в 1982 году, через год после брата Хайнца. Сын Лутца, тоже Хайнц, иммигрировал в 1959 году в США и поселился в Катскильских горах, где завел маленький зоопарк, прославившийся своим табуном лошадей Пржевальского, потомков тех, которых удалось сохранить в войну его дяде Хайнцу. Одно время в Мюнхенском зоопарке был самый большой табун лошадей Пржевальского за пределами Монголии (некоторые из них были украдены из Варшавского зоопарка).
За время войны около трехсот человек сделали остановку в Варшавском зоопарке, направляясь к следующей станции в своей скитальческой жизни. Ян всегда чувствовал и говорил вслух, что истинной героиней этой саги была его жена Антонина. «Она боялась возможных последствий, – рассказывал он Ною Клайджеру, бравшему интервью для израильской газеты „Едиот Ахронот“, – ее охватывал ужас при мысли, что нацисты отомстят нам и нашему сыну, она боялась смерти, и все-таки она держала все страхи при себе и помогала мне [в моей подпольной деятельности], ни разу не попросив меня остановиться».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу