Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Жил он за счёт секции совсем неплохо, оказывая бесконечные услуги и организовывая нашу жизнь, что давало ему возможность жить с нами почти на равных.

Всё у него шло относительно неплохо, пока он не получил письмо от жены о том, что дочери нужно делать операцию на сердце, потому что положение её сильно ухудшилось. По словам жены шансов на спасение было немного, и Ач буквально почернел за несколько дней.

Парни из секции собрали тысячу рублей и отправили через знакомого старшину жене Ача.

Куда-то сразу исчезла его наглость и нахрапистость. Он стал жалким и несчастным, и постоянно заглядывал в глаза всем и каждому, надеясь получить хоть какую-то поддержку.

За пару недель из пышущего энергией здоровяка, он превратился в жалкое и слабое существо.

И, хотя большинство нашей играющей секции относилось к Ачу, как к фуфлыжнику (человеку, не уплатившему карточный долг), в этой ситуации все относились к нему с пониманием и предупредительностью.

У многих были свои дети.

Как-то зимним вечером бригада пришла около восьми часов. Впервые секция была грязная и холодная. Наиболее нетерпеливые сразу начали крыть Ача на чём свет стоит.

Но люди с понятием уже знали, что что-то произошло.

В каптёрке, где хранились вещи, за отодвинутым шкафчиком, лежал Ач со вскрытыми венами и перерезанным горлом. Рядом валялось окровавленное бритвенное лезвие.

Тело уже остыло.

Из кармана торчало письмо, в котором жена писала, что дочка умерла на операционном столе.

Никто ни о чём не разговаривал.

После того, как тело Ача унесли на вахту, откуда-то появилась водка и, даже непьющие, пили молча за упокой его души.

В послевоенное время многие дети развлекались тем, что забрасывали кошек с привязанным к хвосту камнем на провода.

Отец говорил, что это подло и стыдно, потому что животное не может ответить. Он говорил, что только неуверенный в себе человек черпает силу в ненависти и издевательстве над слабыми. И, что таким людям нельзя доверять власть ни в армии, ни в школе, ни в семье.

– Запомни эту истину! – говорил отец – если человек глумится над слабым, то можешь быть уверен, что это трус и подлец. В критической ситуации он продаст и товарищей и страну. Я на таких сволочей насмотрелся за две войны.

…Мне навсегда запомнились эти слова, потому что их говорил мой отец – инвалид войны.

…Другим человеком, отстаивающим эту истину, был сорокалетний одесский карманник Тимоха, с которым меня свела лагерная судьба. Делал он это необычным, но очень доходчивым способом.

Довольно часто книжные и киношные герои выдают себя за бывалых зэков, чтобы втереться в их среду.

В реальной жизни это так же невозможно, как представляться следователем, хирургом или лётчиком в кругу профессионалов. Существует масса неуловимых признаков и тонкостей, которые не только позволяют распознать сидельца, но и за считанные мгновения определить его сущность, силу духа и место в лагерной иерархии. Именно мгновения, потому что на большее может иногда просто не хватить жизни.

Поэтому тех пяти минут и десятка ничего не значащих фраз, которыми мы обменялись с Тимохой, ожидая старшину с ключами, хватило нам обоим, чтобы понять и просчитать друг друга.

– Студент, значит – ухмыльнулся Тимоха – ну, ну! Пошли, студент!

И он первым вошёл в большую и светлую камеру Микуньской пересылки, куда нас обоих привели из штрафных боксов.

Вдоль стены были устроены непрерывные двухъярусные нары, на которых располагалось человек тридцать. В дальнем верхнем углу, отгородившись мешками от остальных, сидело четверо урок, явно претендовавших на лидерство.

Не отвечая на дежурные вопросы, Тимоха неспешно осматривался, а потом громко произнёс:

– Привет, братва! Воры есть?

О ворах к тому времени уже никто не слышал лет пятнадцать, и вспоминали о них, как о героях-полярниках 30-годов.

Но Тимоха явно прикалывался, проверяя разношёрстную публику на «вшивость».

Вся камера замерла от неожиданного вопроса.

– Значит, я так понимаю, что воров тут нет.

А педерасты? – и он пристально посмотрел в тот угол, где сидели «приблатнённые».

Но весь народ одновременно повернулся в сторону убогого и затравленного мужичка в рваной телогрейке, который сидел на цементном полу недалеко от «параши».

Тимоха тоже повернулся в его сторону и спросил:

– И какой же это мусор посадил живого человека на цементный пол?