Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

- Испытания - это что, он может развить и больше. Вчера вечером, с новым винтом, он дал двадцать миль в час.

Они приезжают в восемь, когда в канавах, ограничивающих огромное неровное поле без взлетных дорожек, еще стелется ночной туман, уже холодный, пахнущий зимой. Несмотря на ранний час, народу собралось много: серьезного вида мужчины, специалисты, механики, есть и пилоты - они не спеша обходят машины, обсуждая сравнительные достоинства конструкций, и тут же дилетанты, и мужчины и женщины, из тех, что увлекаются авиацией, кого хлебом не корми, дай потолкаться среди инженеров и механиков. Их отличает не только одежда (в большинстве это люди богатые и склонные к щегольству), но и особая, более торжественная серьезность. Они напоминают тех набожных мирян, которые, влившись в церковную процессию, излучают куда большее благочестие, чем духовенство.

Аэропланы прибыли накануне и стоят в ангарах либо укрыты брезентами, из-под которых время от времени слышится рев - идет проверка моторов.

Рядом с ангарами у самой изгороди примостилась кофейная палатка; вероятно, она обслуживает механиков, но сейчас возле нее уже пьют горячий кофе светские дамы и важного вида господа.

Табита, заметив, что Голлан, чувствительный к сквознякам, поеживается от холода, сразу ведет его к этой палатке.

Подъезжают большие автомобили: это приехала новая публика - журналисты, дельцы. Приехал и военный министр с двумя генералами; и сам лорд Дакет в своем знаменитом сомбреро шествует по полю в сопровождении целой свиты из редакторов газет и директоров компаний.

Табита заговаривает с ним, чтобы Голлан мог услышать от него признание своих конструкторских талантов, но вдруг между ними просовывается улыбающееся румяное лицо и надушенные усы.

- Пупсик, привет! Гляди, какая стала красавица! Больше семнадцати не дашь, верно, сэр Джеймс? Да, вы не промахнулись, не упустили случая, не из таковских, а? - И в ответ на сердитый, вопросительный взгляд Голлана хватает-его за руку. - Бонсер, вы обо мне слышали. Дик Бонсер, группа Билмена, резина. Так вот, насчет гонок. Кто их выиграет?

- Гонки? Мы и выиграем, а то кто же?

- Вот и я так слышал. И хотел предложить вам один план... - Он берет Голлана под руку и отводит в сторонку.

Табита уже заметила, что сзади к ней подошел Джон. Он приехал с Бонсером и теперь объясняет, что его на день отпустили из школы. - Отец написал директору, ему хотелось повидаться с тобой и с Джимом.

- Не понимаю, как ты его терпишь. Один вид чего стоит!

И мальчик, улыбаясь снисходительно светской улыбкой, отвечает: - Да, конечно, он пшют, но он забавный. Я понимаю, ты-то неспособна его оценить, очень уж вы разные. В нем есть что-то пиратское, а в тебе наоборот... - И он все говорит, говорит, важно и рассудительно, чтобы предотвратить взрыв. Он объясняет - матери всегда дорожат условностями, и это понятно, ведь они волнуются за детей. - Ты всего боишься - что я простужусь, или попаду под колеса, или попаду под дурное влияние.

- Но, Джон, дурные влияния бывают, это не выдумка. А этот человек из самых дурных. Как ты не понимаешь, ведь он с тобой хорош, потому что преследует свои цели.

- Ну нет, мама, это ты ошибаешься. Стал бы он стараться. В этом-то и есть его прелесть. У него нет никаких расчетов, ему лишь бы наслаждаться жизнью. А как водит мотор! Посмотрела бы ты на его автомобиль, он у него большущий, как поезд. Он на прошлой неделе дал мне поправить.

- Молод ты еще править автомобилем.

- А он так не считает. Он предлагал подарить мне собственный мотор, такой же, как у него. Но всерьез-то он, наверно, этого не думал.

- Ты хоть насмерть разбейся, ему все равно.

В голосе ее столько гнева, что Джон удивленно вздергивает брови. Его улыбка свяла, взгляд устремлен вдаль.

- Неужели тебе правда хочется иметь свой автомобиль? - спрашивает Табита, хмуря брови.

- А что, очень было бы здорово. Но я понимаю, ты бы этого не одобрила... О, привет! - Он увидел Робинсона. Тот в летном костюме пьет кофе у прилавка и с пустыми глазами, с лицом сомнамбулы или изобретателя слушает рассуждения видного государственного деятеля об аэроплане как орудии войны.

На голос Джона оба оборачиваются, улыбаются облегченно. Табита думает, глядя на сына: «Он стал держаться увереннее. Он даже подражает Дику, но, может, это потому, что он знает, что я на него смотрю. И почему он такой ужасный? Почему всегда все делает мне наперекор? В чем тут моя вина?»

От страха за сына, от ненависти к Бонсеру она уже неспособна рассуждать здраво. Она твердит про себя: «Он должен понять». Но что именно Джон должен понять, ей неясно. «Не умею я объяснить. Я должна растолковать ему, как важно...»