Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Бонсер, обернувшись, хватает его за руки. - Вот он, Джонни, наконец-то! Я бы тебя где угодно узнал. - И, качая головой, подмигивает преподавателю. - Сказывается порода, а?

- Но мы разве уже встречались? - спрашивает Джон.

- Встречались? Да я твой отец, Джонни, я тебя за ручку водил, воспитывал тебя в самые трудные годы. Твоя мамочка всегда со мной советовалась. И вот это все, - с широким жестом, - я же тебе и устроил. Он снова обращается к Тоуду: - Что может быть лучше классического образования, сэр? Чем была бы без него Англия? Я поклялся, что мой сын его получит, хоть бы мне для этого пришлось ходить голодным... Но давай-ка мы с тобой, дружище, прокатимся, выпьем где-нибудь чаю... Ведь вы его отпустите до вечера?

Джон, дивясь и конфузясь, выходит вслед за ним на дорогу, где стоит, загородив ворота, огромный небесно-голубой с серебром открытый «бентли».

- Недурной драндулет, - говорит Бонсер. - Дает сто миль в час, хотя это не так уж много.

Они несутся по узким пыльным дорогам, и Бонсер, откинувшись на сиденье, правя двумя пальцами, болтает о своих автомобилях - сплошь уникальных, о своих костюмах - ему шьет портной, который вообще-то работает только на членов королевского дома, о своих штиблетах - десять фунтов за пару. - Мое правило - чем лучше, тем лучше. Я ведь не богач, Джонни, до Ротшильдов мне далеко. Я живу скромно. Когда-нибудь, вероятно, куплю себе настоящий дом, а пока существую по-бивачному на Джермин-стрит. Так, знаешь ли, холостая квартира. Заходи, всегда буду рад тебя видеть. Позавтракаем в «Рице». Это, конечно, не самый высший класс, но удобно, и меня там знают. Я там обычно угощаю клиентов, в моем деле это необходимо.

А дело его - основывать и возглавлять резиновые акционерные общества. Я не хочу сказать, что я непогрешим, Джонни, но в конъюнктуре немножко разбираюсь. Вот хоть на прошлой неделе - заработал на повышении акций около четырех тысяч. Не так плохо, за одну-то неделю. На это не всякий способен. Тут требуется шестое чувство, интуиция. У меня бабка была ясновидящая, может, в этом все дело. Шотландка была, очень древнего рода.

- А как была ее фамилия?

- Скотт. Кажется, родня тому типу, что написал «Владычицу Шалотта» [10] Поэма Теннисона, а не Скотта. . И кстати, не забудь, передай от меня поклон мамочке.

- Да, конечно.

- И старому миляге Джимми Голлану. Ему, я слышал, банки ставят палки в колеса с этими его аэропланными затеями. Если ему потребуется ссуда, я, наверно, смогу устроить. Есть такой синдикат, там могут этим заинтересоваться. Пока, понятно, ничего определенного не говори, просто скажи, что группа Билмен, резинщики, держит авиацию в поле зрения.

А после грандиозного чая, за которым Бонсер пьет виски, он на той же бешеной скорости доставляет Джона обратно в школу, дарит ему золотой и исчезает на четыре месяца. И адреса своего на Джермин-стрит не оставил.

Джон не знает, что и думать. У него нет критериев для суждения о таком человеке. Он только взбудоражен, словно опыт его внезапно обогатился событием, казалось бы и смешным, но от которого смехом не отделаешься. На целых две недели Тоуд с его толкованием классической древности заметно тускнеет в его глазах. Он все время вспоминает Бонсера. «Но как мог этот немыслимый наглец стать моим отцом? Что общего могло быть у мамы с таким пшютом?»

И когда, приехав в Хэкстро на каникулы, он воскресным утром смотрит на мать - черное закрытое платье и жемчужный крестик на шее, новые белые перчатки на крошечных, коротковатых руках, сжимающих молитвенник в кожаном переплете, лоб чуть нахмурен: надо полагать, она заранее не одобряет какой-нибудь гимн или проповедь, подбородок вздернут, глаза тревожно блестят, чопорно-опрятный вид, за которым, как всегда, прячутся внезапные вспышки, - он даже смеется от изумления. И как она только его терпела, в таких-то костюмах?

С ней он до крайности мил, горячо сочувствует ее воскресным нападкам на церковь, не умеющую делать свое дело. «И к чему такие проповеди? Надо же было додуматься - в первый день пасхи прочесть проповедь об убиении людей просто из злобы! Это даже не по-христиански и только на руку безбожникам будут потом говорить, что церковь - чушь!» Но про Бонсера он ей на этот раз не рассказывает. Только сохранив эту встречу в тайне, он может чувствовать свою независимость и терпимо сносить царящую в Хэкстро атмосферу недостойного, истерического волнения.

Тоуд, процитировав Тацита «говорили о диковинах, ураганах, редкостных птицах, чудовищах» и неожиданно добавив с беззвучным смехом: «Смотри газеты», - заклеймил аэроплан, низвел его на роль игрушки для черни.