В. Строгальщиков - Слой 3

– Успокойся, старик, все в порядке.

Лузгин отдернул руку и бормотнул небрежно:

– А как иначе? Сейчас вот мэра приведу. Только – тсс...

Он долго и громко стучал в слесаренковский номер, никто не открывал, затем по темному коридору прощелкал отпираемый замок, выглянула в сумраке фигура, Лузгин гасяще отмахнулся и тут же узнал Серегу Кротова.

– Где шеф, едрена мать! – свистящим шепотом спросил Лузгин, и Кротов поманил его ладонью.

– Закончили? – спросил Кротов, когда Лузгин приблизился.

– Да ты что! Полный разгар... Дружба-фройндшафт на века. Вот хочу Слесаренко позвать – самое время.

– Не дури, – сказал Кротов. – Это лишнее.

– Пошел ты на хрен, – сказал Лузгин, – не тебе решать.

Кротов взял его за плечо и крепко встряхнул, потом наклонился поближе и тихо произнес:

– Здесь Вайнберг. Уразумел, дурья башка? – Лузгин понимающе замотал головой, а Кротов поднес к губам палец. – Не вздумай проболтаться там! И вообще, заканчивайте. Вижу: набрались...

Когда Лузгин вошел к себе в номер, почти никто не обратил на него внимания, и он понял: Романовский не выдал. Подсевши к Шурику в кружок, он выпил водку из свободного стакана и сказал никому и всем сразу:

– Хотите расскажу, как мой коллега по работе у меня в номере под кроватью прятался от Саши Маслякова?

– Да ты что? – ахнул Шурик, и кто-то спросил:

– Здесь, что ли?

И все засмеялись, и Лузгин стал рассказывать, и травил байки про столичный журналистский бомонд еще часа полтора. Все сгрудились вокруг – сплетни всегда интересны. И вдруг он понял, что давно уже рассказывает именно Анечке Лялиной, появившейся напротив на диване в обнимку с Шуриком, смотрит в ее темные глаза и по отблеску в них и по круглым губам проверяет себя как рассказчика. Знал он сплетен немало, многое блестяще изобретал на ходу – такое случалось, когда был в ударе, да и себя не щадил, если вдруг выплывал персонажем. Пьянка завершилась «на отлично», он нюхом чувствовал, что стал своим; в дверях обнимались и чмокались, он осмелел и чмокнул Лялину в шею, чуть выше плеча, она вздрогнула, а Романовский сказал: «Вот видишь, как здорово все получилось», – и увел Лялину, приобнявши за плечи.

Он включил в гостиной полный свет и ужаснулся развалу. Можно было оставить все как есть – горничные уберут – и отправиться почивать в неразгромленную спальню, но он представил себя, как выйдет утром и увидит эту вчерашнюю грязь... Лузгин вздохнул и принялся таскать в ванную тарелки и стаканы, отряхивать и двигать мебель; в азарте незабытого субботничества даже вымел напольный ковер одежной щеткой – ползал на четвереньках, стараясь не опускать голову слишком низко. Закончив с приборкой, он нашарил пачку сигарет в нагрудном кармане липкой рубашки – душ будет завтра, нет сил – и пошел в спальню, восторгаясь собственным геройством, дабы вознаградить себя за оное последним перед сном лежачим перекуром.

Войдя, он щелкнул выключателем и тупо уставился на мятую постель с полусдернутым до пола покрывалом. Сквозь омерзение и злость вдруг выплыл образ Лялиной, вписался в изгибы и углубления подушек и простыней, и рядом лысый Шурик. Убивать, убивать без пощады, когда же, сволочи, успели?..

Лузгин вернулся в гостиную, рухнул в кресло и закурил. Слева на столике белел сугробик телефона, а где-то в одежде, он сразу вспомнил, терялся кусочек картона с цифрами. Ворочаясь в кресле, он стал рвать и выворачивать карманы, потом вскочил и бросился в прихожую к висевшему любимому жилету и нашел сразу, в «пистончике» – белый, с мелкими черными знаками типографского набора и пятью синими цифрами наискось от руки.

Не совсем понимая, зачем он это делает, Лузгин на цыпочках проскользнул в гостиную, присел у телефона и нашел на кнопочной панели одну задругой пять мягких цифр, отметив краешком сознания, что ни одна не повторялась.

– Ну? – сказал в трубке безразличный женский голос.

Помедлив страшную секунду, он хек пул сдавленным горлом и сумел выговорить:

– Привет. Это Лузгин.

– Привет. Это Лялина, – в голосе явно звучал интерес неожиданности, и Лузгин сел поглубже и немного расслабился.

– Почему не спим? – спросил он сурово.

– Потому что звонят – разбудили.

– О, тогда прошу прощения, – как можно небрежнее произнес Лузгин, мешая облегчение с расстройством, и замолчал, не зная, как продолжить.

– Вы чего-то хотели? – спросил голос Лялиной.

– Да. Хотел.

– Тогда я вас слушаю.

– Я бы хотел к вам приехать.