В. Строгальщиков - Слой 3

Все объяснила Анна. Как отирался и сновал Халилов возле старого нефтяного «генерала», мудрил с его снабженцами на ниве бартерных поставок телеоборудования, как на смех горожанам пытался сделать из «генеральской» любовницы местную телезвезду, а с приходом к власти команды банкира Вайнберга вытурил ее в шею и самолично провел в эфире серию разоблачительных передач о самодурстве и финансовой нечистоплотности прежнего своего благодетеля. Как запаниковал и удрал в кусты при первых признаках конфликта между Вайнбергом и мэром Воронцовым, прикрыл свое «аналитическое» шоу и все вещание свалил на Анну, сам же принялся шустрить по коридорам и приемным, расточая запах вечной преданности налево и направо. Он бы свернул себе шею – так крутил головой по окружности, если бы ко времени не подстрелили Воронцова. Полдня сидел Халилов с открытым ртом и скорбным видом в приемной Вайнберга, но был-таки допущен внутрь и вышел оттуда мокрый и бледный, но с победительной улыбкой на сызнова и крепко слипшихся губах.

В «предбаннике» халиловского кабинета рядом с секретаршей теперь сидел охранник, выклянченный у Вайнберга под вопли об опасности честного журналистского труда на современном бандитском этапе истории. Лузгин кивнул ему и уже протянул было руку к начальственной двери, но сжалился над секретаршей и вымолвил просительно:

– Доложите, пожалуйста.

Халилов сидел за столом, скрестив руки на груди, и глядел за окно, демонстрируя профилем крайнюю степень задумчивости. Солнечные полосы рассекали комнату по диагонали, и Лузгин из вредности сел на стул у окна, заставляя директора студии щуриться против света.

– Я же просил тебя, Владимир Васильевич, – усталым голосом произнес Халилов, – оформить удостоверение в мэрии. Телестудия – режимный объект, и ты пойми меня правильно: порядок есть порядок. Если ты работаешь советником у Слесаренко, разве трудно сделать соответствующие «корочки»?

– Я не работаю советником, – в тон Халилову ответил Лузгин. – Я просто помогаю, по-дружески.

– Ну, я не знаю! – Халилов выпятил губы, изображая оскорбленное достоинство. – Это несерьезно. Ты ходишь везде, во все вмешиваешься, и у тебя нет никакого официального статуса. Ну ладно, я знаю тебя достаточно давно. – Лузгин отметил про себя это колкое слово «достаточно». – Но другие люди начинают задавать вопросы. Пора бы определиться как-то... Тогда и мы определимся.

– Вот здесь ты прав, – сказал Лузгин. – Вам самим, друг мой Мишаня, пора определиться.

Скрипнула дверь, на пороге кабинета появилась секретарша.

– Митхат Идрисович, к вам Юрий Николаевич прибыли.

Халилов вздрогнул и пробормотал:

– Сейчас, одну минуточку... – и замахал рукой: быстрее исчезай. Когда дверь закрылась, директор телестудии заговорил торопливо и доверительно: – Извини, Васильич, давай чуток попозже. Где-нибудь к вечеру, а? Ну, ты понимаешь...

– Я понимаю, – согласился Лузгин. – Пришел сын Воронцова, а тут я у тебя сижу. Весьма некстати, правда?

– Старик, – совсем уже запанибратствовал Халилов, блестя растерянными глазами, – я тебя как друга прошу: не подставляй меня, ладно? Я все сделаю как надо, только не подставляй меня, я тебя умоляю. Юра – хороший парень, мы с ним друзья, но мы и с тобой друзья... Слушай, давай как-нибудь втроем у меня посидим, хорошо? Ты же у меня ни разу не был, позор какой! А сейчас... Ну, ты понял, Володя?

Конечно, понял, – Лузгин отклонился в сторону, и солнечный свет хлестнул по лицу Халилова. – Я только одного не понял: когда ты из Михаила Борисовича успел стать Митхатом Идрисовичем?

Халилов отвердел лицом и молча полез в верхний ящик стола, долго шарил там на ощупь, глядя перед собой отсутствующим взором, потом достал и бросил на стол перед Лузгиным потертый кожаный прямоугольник со знакомыми, приятными для памяти словами: «Комитет по телевидению и радиовещанию Тюменского облисполкома». Лузгин повертел в руках удостоверение, усмехнулся ностальгически, раскрыл его и прочел: «Халилов Митхат Идрисович, ассистент режиссера, дата выдачи – 14 сентября 1978 года...».

Из последних сил надеясь, что у него получится не покраснеть, Лузгин аккуратно положил удостоверение на стол.

– А почему же тогда...

– Это чтоб вам язык не ломать, – сказал Халилов, и Лузгин почувствовал, как запылало лицо.

– Ты смотри, не разучился! – как бы прощающе произнес Халилов, и кровь у Лузгина в момент отхлынула от щек, и оба поняли: ошибка, не надо было говорить, да поздно – уже не исправишь. И беспощадно понимая, что сейчас поверх халиловской ошибки он взгромоздит ненужную свою, Лузгин сказал, коверкая злостью пережитый стыд: