В. Строгальщиков - Стыд

— Гляди сюда. — Боренька навалился пузом на лузгинское плечо и защелкал «мышью». — Вот биография. Вот рассказы жены, однокурсников, вот мама из деревни. Отец умер, не успели раскрутить… Здесь все, что про Хозяина писали в прессе. Тут разные высказывания: Агамалов о первопроходцах, Агамалов о развитии отрасли, Агамалов о России, о дружбе, науке, литературе… Да обо всем, сам видишь. Вот мнения о нем: ветераны, политики сраные, вот президент, премьер-министр, вот совладельцы из «Аноко», мать их дери, вот артисты, писатели и прочее говно, которое он кормит…Здесь фотоархив… А, нет, минутку, давай назад… Вот! Краса и гордость нашего архива — личные дневники Хозяина с семьдесят восьмого по девяносто первый годы. Файл — открытый, но с визой на пользование.

— Что значит — с визой?

— А значит, будешь мне показывать, что и зачем берешь отсюда.

— Боренька, я взрослый человек, — пропел Лузгин в теноровом регистре, — я тебе все покажу без утайки. И не только тебе.

— Мне и только мне, — раздельно произнес Пацаев.

— А старику, если попросит?

— Не попросит. Он тоже взрослый человек. Ладно, брось все это, нас в пресс-клубе ждут. Собирайся, а я на дорожку развешу «родственничкам» тихих звездюлей…

Стол Лузгину определили в пацаевском кабинете — три прочие комнаты пресс-службы были забиты «родственничками» под самую завязку. Пацаев вышел, тяжело ступая, и вскоре его хриплый баритон уже катался от стены к стене. Лузгин достал мобильник.

— Говори, — буркнул в трубке Ломакин.

— Я встретился, — сказал Лузгин. — Один в один.

— Отлично. Как старик?

— Я полагаю, рановато.

— Ну, сам смотри… — Ломакин помолчал. — Короче, дожимай. Деньги нужны?

— Пока хватает.

— Тогда отбой, — сказал Ломакин.

— Погоди! — тихо крикнул Лузгин. — Ты мне нужен.

— Я не в городе. Буду послезавтра, — сказал Ломакин и отключился.

— Готов? — спросил Пацаев. Глаза его сияли.

— «…Лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен!»

— А что? — Пацаев подбоченился. — Развесишь звездюлей, и настроение лучше.

— Боренька, — почти что с ласкою спросил Лузгин, — как ты можешь развешивать этих самых звездюлей, если сам ничего не делаешь? Я же здесь две недели, я вижу. Тебя на месте почти не бывает.

— Ну и что! — Бореньку лузгинская подковырка нисколько не рассердила. — Я, может, связи завязываю, слухи прослушиваю, мосты мостю, то есть мощу, тьфу, блин! Я тридцать лет здесь вкалываю, я наработался, понял? Могу себе позволить. Одевайся!

По пятницам в кафе под названием «Елочка» (на Кавказе была бы «Чинарочка», а в Африке и вовсе «Баобабочка», абориген зело изобретателен) собирался местный журналистский клуб: пиво за счет заведения, встречи с интересными людьми. В прошлом веке (как звучит, однако!), в начале девяностых, Лузгин тут побывал, но не в качестве главного гостя — прилетел в командировку, захотел хлебнуть с коллегами, позвонил, его и пригласили. В тот клубный вечер свои рассказы читала маленькая смуглая писательница-ханты, когда-то начинавшая хорошей русской прозой, позже канувшая в мистику национальной исключительности. Лузгин ее слушал внимательно. Писать она не разучилась, ритм был упругий, с выверенными синкопами. Вокруг пили пиво и водку и разговаривали громче с каждой рюмкой. Потом случились танцы; писательница съежилась в углу под охраной двух приживалок-подражательниц и грозно взирала на извивы шабаша. Была она особою небедной: и ранние ее рассказы издавались за границей хорошо, а последняя книга, в стиле Стивена Кинга, и вовсе, по слухам, пошла в мировые бестселлеры.

Лузгин рассказов не писал, и читать ему нынче было нечего: от него ждали устных импровизаций на тему зоновского беспредела. Хоть он и зарекался не трепаться, даже слово дал Ломакину, но, как говаривала бабушка, вода дырочку найдет. Там намек, здесь словечко, и вот уже половине города известно, что прибыл некий журналист, который «видел сам».

— Ты долго не болтай, — посоветовал Боренька Пацаев, когда поднимались на крыльцо кафе. — Потом лучше в «Империал» сходим. — «Империалом» звалось гнездо игрального разврата в бывшем городском Дворце культуры профсоюзов.

— А пойдем туда сразу! — предложил Лузгин.

— Ты что, обиделся? — не оборачиваясь, поинтересовался Пацаев.

Они явились вовремя, но в зале было пусто. «Отдыхайте пока», — предложила им распорядительница клуба. — «Курить здесь можно?» — «Нежелательно». — Лузгин нахмурился. — «Но вам, конечно, дозволяется». — «Спасибо».