Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Обвинения Вами моей внучки в нечестности я отношу, прежде всего, на свой счёт, так как давно уже являюсь единственным её воспитателем. Довожу до Вашего сведения, г. Батурлин, что именно я не советовал Наталии сообщать Вам о её трагических обстоятельствах ни в телефонном разговоре, ни в письме. Надеюсь, Вам, г. Батурлин, не нужно объяснять, что в определённых обстоятельствах сугубо личная информация, став доступной посторонним лицам, может стать фактором морального давления.

Объяснение, отложенное до личной встречи с Вами, разумеется, должно было состояться до назначенного Вами обручения, кстати сказать, заменившего собой помолвку Вашим единоличным волеизъявлением. Вероятно, Вам, г. Батурлин, просто не могла прийти в голову мысль, что в зависимости от того, как Вы ответите на сообщённые моей внучкой печальные обстоятельства, она могла изменить решение выходить за Вас замуж.

Вам, г. Батурлин, не хуже моего известно, что моя внучка опоздала почти на сутки с прибытием в Париж, и причиной тому стала длительная задержка рейса в аэропорту Москвы. Вам лучше моего известно, что она прилетела в ночь накануне обручения, и до самого начала процедуры не могла общаться с женихом в силу условий всё той же обрядовости. Тем не менее, моя внучка не видела трагедии в том, что между ней и Вами остались непрояснённые моменты, так как считала, что год, который, как оговаривалось, должен пройти между помолвкой и венчанием, вполне достаточный срок для обсуждения всех вопросов.

Замечу, что когда мы в Загряжске договаривались о помолвке, не было и речи о церковном обряде, близком по своему значению к венчанию. Боюсь предположить, что эта замена была произведена с учётом заведомого незнания нами утраченных в Советском Союзе традиций. Нужно ли говорить, что присутствие на обручении близких только со стороны жениха, случившееся исключительно по вашей прихоти, оскорбительно для меня лично.

Вы, г. Батурлин, отхлестали мою внучку словами, причинив ей душевные страдания, сопоставимые с физическими муками, которые причинил ей человек куда менее чем Вы, возвышенного происхождения и воспитания. И это даёт мне право заявить, что я отказываю Вам, г. Батурлин, в благородстве. В свою очередь прошу считать наше с Вами знакомство исчерпанным».

Письмо завершалось пожеланиями здравия и всяческих благ лично Владимиру Николаевичу и его глубокоуважаемому батюшке. «Отхлестали словами» стилистически выбивалось из общего строя написанного, но Иван Антонович решил сохранить этот непосредственный эмоциональный выплеск — не для того, чтобы устыдить Батурлина, а для собственного успокоения.

Ответом на гневное письмо деда, как и предполагалось, стало молчание. Но спустя несколько месяцев пришло нежданное письмо, в котором старый Батурлин приносил извинения Ивану Антоновичу и его внучке за всё произошедшее во время Наташиного приезда в Париж. Николай Сергеевич писал, что и сам пребывал в недоумении по поводу того, что объявленная помолвка неожиданно обернулась обручением, освещённым церковью. «Сын, очевидно, решил придать наибольшей статусности отношениям с невестой, и принял он это решение незадолго до приезда вашей внучки. Уверяю Вас, уважаемый Иван Антонович, что и для меня, и для всех остальных членов семьи появление священника в нашем доме стало полной неожиданностью». Затем без логического перехода следовал пассаж о том, что Владимир привёз из поездки на родину свою очарованность Наталией и глубокое уважение к её деду. Остальные впечатления от Советского Союза были далеко не радостными.

«Россия потеряна для нас навсегда, — сказал он тогда отцу. — Сейчас это совсем не та страна, о которой ты рассказывал». По возвращении сын Николая Сергеевича не мог говорить ни о чём, кроме как о невесте, о её скором приезде, но позже угнетающие воспоминания, особенно касающиеся Москвы, поднялись на поверхность. Обшарпанные старинные здания, некогда смотревшие на Божий мир величавыми красавцами, мерзость запустения во всём, расхристанные сорок сороков не так потрясли впечатлительного Батурлина-младшего, как люди, сумрачные, плохо одетые, толкающиеся локтями, плюющие и плюющие на тротуары, дерущиеся возле прилавков со съестным.

«К своему стыду я не знал, что мой любимый московский храм — Успение на Покровке — давно перестал существовать. По моей просьбе сын отправился разыскивать этот русский Нотр Дам, но от него не осталось следа, и не только на земле, но и в памяти людей. Никто из прохожих не знал, что в Москве некогда стоял один из прекраснейших храмов христианского мира. Натали тоже ничего не слышала об этом великом творении русских зодчих, и, как показалось сыну, не слишком опечалилась ни своим незнанием, ни исчезновением храма.