Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— Доброе утро, — виновато улыбнулась Юлия.

— Уже решили, куда отправитесь?

— Да. В Никольское. Там есть пустующая дача, хозяева в отъезде. Человек, присматривающий за дачей — друг моего мужа. Он приглашал нас туда, и я знаю, где лежат ключи.

— Так Никольское, это же по нашей дороге! Вот везенье, так везенье! Мне всего ничего будет до вас добираться. Вы адрес дачи помните?

— Улицу только — улица Лесная. Расположение дома помню, а вот номера не знаю.

— Набросайте схемку, — Пастухов протянул лист бумаги и карандаш. — Было бы совсем хорошо, если бы у вас оказались с собой фотографии мужа и детей. Мой человек сумеет связаться с вашим Германом, не привлекая ненужного внимания, и постарается разъяснить ему ситуацию. В лучшем случае Германа вместе с детьми доставят к вам в Никольское, в худшем — привезут детей.

Пастухов, внимательно изучив «схемку», смял листок и бросил его в печь. Фотографию, на которой улыбающийся Герман обнимал сыновей, он засунул во внутренний карман пиджака, висящего на спинке стула.

Юлия решила наудачу отправиться к двухчасовой электричке: «В крайнем случае погуляю часок на свежем воздухе, поразмышляю в одиночестве. Согласитесь, мне есть над чём поломать голову».

Расставались совсем по-дружески, Пастухов сказал на прощание:

— Ну, с Богом, Ульяна. А я тут возле дома покручусь — вот, мол, я, не прячусь, не жду никого. Чуток позже тоже пойду, сначала гордо по улице, потом оторвусь, и — огородами. Нужно насчёт ваших документов похлопотать, да и нет у меня особенного желания знакомиться с прошкинскими архаровцами. Отсижусь у друзей, пока ситуация не прояснится, а там видно будет.

Юлия шла по широкой тропе, пролегающей посреди убранного поля. В покое земли и неба казалось невероятным, что ещё совсем недавно она договаривалась с Пастуховым, каким образом держать связь с ним самим и его другом, который будет добывать для них с Герой фальшивые документы. Она начала бы сомневаться в том, во что вчера её заставил поверить Пастухов, если бы ... Если бы не отчетливо сохранившееся воспоминание об обтянутых сероватой кожей скулах и незнакомых мужских глазах, когда из тамбура вагона Герман напряженно высматривал её среди встречающих.

Юлия думала о том, что впервые за много лет она ощущает запахи земли и увядающей травы. «Давненько я не обращала внимания на такие необязательные в реальной жизни вещи, — потрясённо размышляла она. — В них ведь нет ничего важного, кроме того, что это и есть жизнь».

Вдруг припомнилось, как старший сын, рассказывая о своих важных детских проблемах, часто смотрел в её глаза по очереди — то в один глаз, то в другой — будто искал, в котором из них найдет больше материнского внимания. С младшим тоже было непросто: шестилетний беззаботный весельчак, каким его все считали, уже давно, превращая это в игру, уворачивался от материнских ласк. Только в последний вечер перед её отъездом в Москву Платоша не выскользнул, как обычно, из её рук, когда она притянула ребёнка к себе — тогда между ними всё было по-настоящему, и он сумел это почувствовать.

Даже общение с детьми уже давно давалось ей с напряжением, всё больнее отзывались в ней живые чувства самых близких и дорогих — она ощущала, что в своей нарастающей отдельности не может ответить им тем же. Только Гера умел, не прикладывая усилий, придавать происходящему в доме ощущение реальности. Или ей только так казалось — что он не прикладывал усилий?

Здесь, среди поля, где глаза насыщались пространством, где дышалось легко — как в детстве, — верилось, что ещё ничто не потеряно безвозвратно. Юлия почувствовала: она готова сражаться за то, чтобы это сильное ощущение реальности не исчезло.

Глава сорок первая

Герман не беспокоился, что может уснуть в электричке — слишком не располагали к этому тревоги последних дней. Но на самом подъезде к Митяеву он задремал на несколько минут — сказался длительный недосып, — открыл глаза, когда за окнами вагона уже прощально мелькали митяевские станционные постройки. Сойдя на следующей станции, Герман поговорил со словоохотливой старушкой и успокоился: теперь ему не приходилось зависеть от сложного расписания автобусов. Нужная ему улица находилась на самой окраине Митяева, по существу, в деревне, с недавних пор прилепившейся к разросшемуся районному центру. От станции «Моршино», на которой он сошёл, через поле туда можно было дойти минут за сорок.

К дому Пастухова Герман подошёл, когда хозяин выметал листву с дорожки, ведущей от калитки к крыльцу. Тогда они оба сочли удачей, что Герман явился как раз в те четверть часа, когда Александр Николаевич решил «покрутиться» возле дома и продемонстрировать возможным наблюдателям, что живёт он своей обыденной жизнью, никаких гостей не принимая. А после Герман долго сокрушался, что, если бы его не угораздило появиться так максимально не вовремя, Александр Николаевич, скорее всего, остался жив. Задержись он немного, и Пастухов отправился бы добывать документы для них с Юлей, а пришёл бы чуть раньше, когда хозяин находился в доме, ему никто не открыл бы — Александр Николаевич счёл бы его прошкинским засланцем и ушёл огородами.