Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Наташа с первых минут встречи в Загряжске показалась ему фальшивой. Она будто не знала, как себя держать с гостем, то была весела, преувеличенно услужлива, то казалась диковатой и застенчивой. Такая неловкость в поведении, скорее, пристала гимназистке, а не тридцатилетней женщине с историей. Иван Антонович вначале без устали выказывал гостю ничем не мотивированную приязнь, потом как будто устал от своей роли, стал сдержаннее в проявлении эмоций. Уж не является ли этот благообразный старик постановщиком спектакля, устроенного для заезжего француза? — приходило на ум Батурлину. Этот дешёвый а-ля-рюс: самовар на столе, салфетки из необработанного льна, это старорусское обильное чаепитие, это «давеча» — не было ли тут наигрыша, упорного акцента на приверженности исконным русским традициям?

Но вчерашний разговор, хоть и не явился беседой единомышленников, определённо выказал хозяина дома искренним человеком. А сейчас этот изменившийся взгляд Натальи... Напрашивался вывод, что эти двое были такими же, как он, с такими же сложными чувствами, а стало быть, и с сомнениями на его счёт, что могло вносить неровность в общение с человеком, которого они должны были привечать как гостя, но которого не всегда понимали.

Иван Антонович сразу отметил, что вернулись Наташа с Батурлиным с прогулки совсем не теми, какими были, отправляясь на неё утром. Внучкины смущение и угловатость испарилась без следа, гость смотрел на неё с ласковой весёлостью, они без конца легко перешучивались. «Сначала обжёг холодом, а теперь вроде как оттаял, вот Наташина настороженность и пропала. Опытный, однако, ходок, граф этот», — тревожно размышлял дед. Он решил, что после ужина продолжит рассказ, но так, чтобы скорей довести его до места, которое наиболее интересует Батурлиных — до места, открывающего, когда и при каких обстоятельствах Ольга Оболенская стала его женой.

Говорить он стал, даже будто сердясь на то, что вынужден продолжать повествование, но скоро опять увлёкся.

Глава пятая

— Так, на чём я давеча остановился? Ах, да, на том, как нас ограбили. Ну, так вот, раздобыл я лошадёнку с телегой, но лишь для того, чтобы доставить весь наш табор до ближайшего жилья. Это был богатый хутор, но хозяев недавно ограбили — увели лошадей и весь скот. Осталась одна едва живая от старости лошадь, которую нам, конечно, не могли предоставить для дальнейшего путешествия. В ближайшей деревне, Кистенёвке, на отшибе которой и стоял хутор, я в первом же дворе увидел наших распряжённых лошадей, тут же стояла и подвода со знакомыми, ещё не до конца растороченными тюками. Было ясно, достань я лошадей, далеко отсюда нам всё равно не отъехать. Я решил, что пешком отправлюсь до Оренбурга, а оттуда, вооружённый до зубов, на пару с поручиком Колесниковым вернусь за своей семьёй. Ольга вызвалась идти со мной, я пытался её отговорить, но, слава богу, тщетно — если бы я только знал, какая участь ждала её, останься она с моими родными! По дороге меня, как это называлось тогда, раздели: отобрали сапоги и отцов макинтош. Благородные разбойники не покусились на Олину одежду, и на том спасибо. Моя гимназическая тужурка тоже их не прельстила из-за своих незначительных размеров, и в этом была удача: в её полах пряталось несколько золотых и серебряных монет, вшитых при расставании моей предусмотрительной матушкой. До Оренбурга мы дошли, дом Колесникова сыскали, да только на двери его висел огромный замок, а меня сильно лихорадило — походи-ка босиком по мёрзлой уже грязи.

Сосед Петиного сослуживца, невысокий, крепкий, лохматый и бородатый мужик лет пятидесяти, назвавшийся Кузьмичом, убедившись после долгих расспросов, что мы и есть те, кого ждал Колесников, принёс нам ключ. Кузьмич сказал, что хозяин дома обещал вернуться ещё третьего дня, а вот, поди ж ты, нет его, повернулся и ушёл. Я несколько дней провалялся в болезни, а едва жар спал, направился к соседу выпрашивать подводу, чтобы ехать за своими — Пётр Колесников всё не возвращался. «Куда тебе такому ехать, барин? Лежи уж, — добродушно проворчал Кузьмич, вовсе не такой суровый, как мне показалось в день нашей первой встречи. — Я с барышней твоей съезжу. Она дорогу укажет ли?».

Оля с Кузьмичом уехали, и я прождал их более недели вместо предполагаемых дней четырёх-пяти. За это время я столько всего передумал, столько страхов напустил! Этот Кузьмич мне уж и разбойником с большой дороги представлялся, и чуть ли не людоедом, хотя знал от Оли, что сосед много помогал, пока я болел. Исчезновение Колесникова тоже наводило на тревожные раздумья. Куда он делся? Отчего живёт здесь один, отчего Кузьмич один? Где их семьи? Почему-то сильнее всего меня волновало, что дом Петиного сослуживца, офицера русской армии — чуть ли не крестьянская изба на окраине захолустного Оренбурга. Как такое может быть? Только много позже я понял, что в этом факте не было ничего удивительного.