В. Строгальщиков - Слой-2

«Вот оно как, вот оно как бывает, оказывается...». И снова выплыло откуда-то – странно же устроена душа: старый сон, будто сидит он ночью в кабине подъемного крана, свищет ветер и гонит кран по рельсам, и вот рельсы кончаются, и кран начинает падать; он глядит из кабины на стремительно и долго приближающуюся землю и понимает, что еще жив, но уже мертв. Непередаваемое рубежное состояние, огромная пустота внутри, словно душа уже отлетела, и почему-то чувство глубокой и тихой обиды.

Больше пить не буду, решил Лузгин и сунул в губы горлышко бутылки. Ай да шотландцы, ай да молодцы! «Виски» от слова «виснуть», напиток висельников... Хрен вам в зубы, господа бояре!.

Вот болван: он так и не разулся! Тем лучше. Бедному собраться – только подпоясаться...

Он решил, что всё расскажет Кротову. Серега – банкир, жмот и сквалыга, но он поймет, он друга не бросит, это не блядский Валерка, тихушечник, дедушка долбаный, примерный семьянин, мечта всех жен в округе. «А вот Валера! Вот если бы ты, как Валера...». Я что, виноват, что после абортов ты рожать не можешь? Надо было лечь в нормальную больницу, а не скоблиться на квартире, дура старая! Тогда была не старая, да и сейчас ничего, грудь никогда не рожавшей женщины, глупые бабы завидуют, мужики пялятся, и Валерка пялится, я видел, видел я на дне выпускников, как он за вырез заглядывал, у его-то «бабушки» титьки до пуза, не хрен жениться на одноклассницах, этих кандидатках в скороспелые старухи, мужик – он дольше сохраняется...

Лузгин махнул перед дежурным милиционером студийным удостоверением. «Дивертисмент – не вертись, мент!». Мог бы и не махать, знали в лицо, но соблюдал проформу.

Меньше всего на свете сейчас ему хотелось видеть Юрия Дмитриевича, и надо же: тут как тут. Одно успокаивало: одевался, мучиться недолго. Но успел-таки выдать пару ласковых и, что совсем было лишним, тянул за собой Кротова, а друг Серега был дико нужен Лузгину, и он окликнул его раз и два, но Кротов ничего, ничегошеньки не понял, махал на Лузгина рукой и говорил чудовищное: «Завтра, завтра!...». Какое завтра! Лузгин боялся показать, что выпивши, и за боязнью этой упустил Кротова насовсем. Друг Серега бросил его и ушел куда-то с омерзительным Юрием Дмитриевичем, а он остался в этом пустом мертвом кабинете, в этом чужом огромном доме с ментами у дверей, одна лишь польза: если рассказать милиционерам – они их не пустят или просто не скажут, где он прячется.

В «буфетном» отсеке канцелярской «стенки» всегда была выпивка для посетителей. Ключ от «буфета» Кротов прятал в своем столе, но Лузгин знал, где он лежит – в среднем ящике, в жестяной коробке из-под сигар «Упманн». Ящик был тоже заперт на соответствующий ключ, но тщетная предосторожность – у Лузгина был точно такой же стол с такими же замками.

Он уселся в кротовское кресло, достал свой ключ и отпер замок ящика. Коробка из-под «Упманна» лежала справа, он подцепил ноггем плоскую крышку и заглянул внутрь. Вот он, голубчик, рядом с шикарной зажигалкой «Ронсон», пачкой презервативов с апельсиновым вкусом, значками «Отличник Советской Армии» и «Народный депутат РСФСР» – где взял, собака, – двумя микрокассетами от диктофона и ключом от лузгинской части общего сейфа. «Ага», – сказал Лузгин, взял ключ и пошел открывать.

В сейфе лежала распечатанная пачка стотысячных, как в прошлый раз и оставил ее Лузгин после расплаты с «опросниками», а рядом красивым кубиком стояли деньги в банковской прозрачной упаковке, перевязанные синей лентой с пышным бантом поверху. Он взял увесистый «кубик», повертел его в руках, прочел надпись на банковской «сопроводиловке». Его словно ударило в сердце, и он подумал: «Это судьба». Сто миллионов, как будто знали...

Это были чужие деньги, но они были – вот они, он держит их в руках, это спасение, потом он всё объяснит!.. Лузгин побежал с «кубиком» в руках к окну и спрятал его за штору, потом закрыл сейф и вернулся за кротовский стол. Так, была бумажка... Он достал ее из нагрудного кармана, посмотрел номер и принялся накручивать диск, плохо попадая пальцем в дырки. Номер никак не набирался, на полдороге возникали гудки «занято», он ругался матом и накручивал снова, пока не вспомнил, что выход в «город» через ноль.

В «буфете» стоял коньяк. Лузгин отпил немного из бутылки, пошарил за коробками у стенки и нашел полиэтиленовый пакет – прозрачный, гад, придется заворачивать в газету. Он упаковал деньги в «Сегодня», сунул «кубик» в пакет, прикинул в руке на весу – сгодится, уронил пакет на стол, сел и закурил, прочитал в раскрытом ежедневнике кротовское расписание на завтра, где дважды упоминалась его фамилия – а как же! – снова достал ключ и полез в сейф, сгреб последнюю пачку и спрятал в карман пиджака, докурил и закурил снова, выпил еще чуть-чуть – не считается, – всё закрыл и положил куда надо, взял пакет, в последний раз огляделся и погасил свет, как его и просили, потом снова включил, подошел к окну и закрыл форточку, вернулся и вырубил свет окончательно.