В. Строгальщиков - Слой-2

Кротов вначале не поверил увиденному.

На плакате попкой к зрителям стояла девочка лет шести. Привстав на цыпочки (чулочки, трусики, подтяжечки), девочка роняла в ящик бумажечку и смотрела через плечо глазами набоковской Лолиты. Поперек всего плаката маршировала ее прямая речь: «Дедушке Рокецкому я сказала «да».

– Ваши люди сотворили, Юрий Дмитриевич, – со смаком сказал Лузгин. – Советуют мне пойти в штаб к папе Роки и продать сию предвыборную агитацию за огромные деньги. Я, конечно, пойду, но только под охраной и в бронежилете.

Кротов устал смеяться, но сумел выдавить из последних сил:

– Да, Роки во многом обвиняют, но... в растлении малолетних... такого еще не было!

– Сохраните сие для истории, Владимир Васильевич, – торжественно произнес Юрий Дмитриевич. – После выборов вы каждый такой плакат сможете продавать особо доверенным лицам по тысяче баксов за штуку. И тогда сбудется ваша мечта.

– Какая мечта? – спросил Лузгин, как бы заслоняясь от них дурацким своим плакатом.

– Вы разбогатеете, – сказал Юрий Дмитриевич и пошел из кабинета, ухватив Кротова за рукав.

– Эй, Серега!..

– Завтра, завтра! – замахал ему свободной рукой друг-банкир. – Давай тут энергичнее...

Он не обернулся у двери, чтобы не видеть растерянный взгляд Лузгина. Тот, конечно, лентяй и растяпа, но если бы не настойчивость москвича, он бы остался и поговорил с Вовкой: что-то в нём было тревожащее. «Деньги! – вдруг остро вспомнил Кротов. – Но он же говорил: до среды...»

– Надо что-нибудь прикупить? – спросил Кротов, когда шел гулким коридором за Юрием Дмитриевичем.

– Спасибо, нет надобности. Сегодня ребята нас потчуют.

Так вкусно сказал бородатый это старинное «потчуют», что у Кротова желудок свело судорогой: где ты, столовский поспешный обед?

Из машины Кротов позвонил домой. Он давно уже сменил свой старый тяжелый радиотелефон на новый сотовый, у которого было еще одно преимущество, помимо размеров и веса: когда откидывалась крышка микрофона, потайная лампочка начинала подсвечивать наборную панель, очень удобно в темноте, вот только кнопки были маловаты и стояли тесно для кротовских пальцев.

Он предупредил Ирину, что задерживается. Восторга это не вызвало; Кротов, стесняясь попутчика, бормотал в телефон односложно, чем еще больше расстроил жену.

– Вы задолжали мне приглашение, помните? – сказал Юрий Дмитриевич. – Еще с весны.

– Всегда пожалуйста. Давайте хоть седьмого – даю обед для друзей и родственников.

– Принято, – с почтением поклонился москвич.

Дворами и поворотами они заехали на Немцова, пугая и расталкивая фарами вереницы бредущих с работы людей с авоськами и сумками. Остановились у подъезда панельной девятиэтажки; справа нависал угрюмыми темными бастионами огромный «спецпроектовский» дом с квартирами ценой от миллиарда и выше. Кротов, продавши поспешно коттедж, искал хорошую квартиру в центре и ходил сюда приценяться. Планировка понравилась очень, но цены были даже для него неподъемными.

Юрий Дмитриевич оглядел громадину, задравши голову кверху.

– Бастилия!

– Вот уж правда – Бастилия, – согласился Кротов, удивляясь точности образа.

– Вернутся санкюлоты – будут знать, что им брать и сносить. Пройдемте, господин хороший.

В квартире пахло жареной рыбой. Кротов поморщился и зашмыгал носом: «Да уж, потчуют...»

Московские «ребята» суетились на кухне, надев поверх рубашек пластиковые фартуки. «Откуда взяли? – подумал Кротов. – Или с собой привезли?» И отметил, что ранее здесь не бывал, хоть и знал о существовании этой «конспиративки» и лично платил проживавшим здесь разным людям.

– Всё в ажуре; мойте руки и за стол, – сказал, пробегая мимо с тарелками, один из москвичей. Другой крикнул вслед ему из кухни: – Уксус яблочный?

– Да, яблочный, и ложку «хеллманса»! И взбей хорошенько, творчески!

– Учи ученого...

Сели вкруг овального стола, сервированного по-ресторанному. Кротову страшно хотелось выпить и поесть, и он с печалью обнаружил отсутствие на столе водки и мяса. Какой-то салат, в основном из капусты и свеклы, резаные овощи, сыр, немножко соленой рыбы, неестественно тонко нарезанной. «Пижоны, – заключил Кротов и сказал:

– Желателен аперитив.

– Вкус перебьешь, – сказал Юрий Дмитриевич; прозвучало как «перебьешься».

В общении с Кротовым бородатый начальник прихотливо лавировал между «вы» и «ты». Если у Филимонова эти переходы означали неодобрение или доверительность и легко прочитывались Кротовым, то Юрины перемены тональности были глубже и многозначнее и соотносились в большей степени с внешними обстоятельствами; будто оба они – два актера, а сцена и зритель и пьесы постоянно меняются.