Майкл Чабон - Лунный свет

В пятьдесят втором году осенняя дымка в Балтиморе больше напоминала смог, и хотя Луна, почти полная, висела высоко, ее рассеянный свет казался лишь неполноценной разновидностью темноты. Объезжая в тот Хеллоуин улицы Форест-Парка (в больницах и полицейских участках ему ничего не сказали), дед видел преимущественно сумрак. Затем в круге света от фонаря или на освещенном крыльце возникали доктор и покойник, робот и морковка, Авраам Линкольн и вервольф, фараон и муха. Дед никогда не видел столько ведьм на половых щетках, призраков из простыней, шерифов с пугачами. Исполинский младенец вел за руку миниатюрную гориллу, оборванец – миллионера с моноклем. Призрачная река детей текла в темноте, разливаясь озерцами у входов в дома, и где-то здесь женщина с дыркой в голове впитывала в себя мрак и выпускала наружу бред.

Дед остановился на светофоре. В свете фар бурлил сюрреалистический поток исторических персонажей, зверей и профессий, рога викинга, шея жирафа, розовая балетная пачка, широкополая армейская шляпа. Дед опустил окно и крикнул, не видел ли кто-нибудь Ночной ведьмы Невермор. Разумеется, все решили, что он шутит.

– Ах! – воскликнул жираф, наклоняя голову из папье-маше, словно хотел в страхе припустить прочь. – Ночная ведьма!

– Не пугайте меня! – сказал викинг.

За каждым поворотом надежда пробуждалась вновь, в конце каждого квартала сердце опять падало. Через некоторое время дед отметил, что детских верениц стало меньше, чаще попадались стайки мальчишек постарше, без карнавальных костюмов, с мешками, как у мультипликационных грабителей: они крались от дома к дому и швыряли яйца в проезжающие машины. Когда яйцо попадало в цель, слышались визг шин, ругательства и грубый мальчишеский гогот. Ночь становилась поистине угрожающей. Деду нестерпимо было думать, что бабушка где-то бродит. Истерзанная снаружи. Опустошенная внутри. Она была беременна, у нее случился выкидыш, и сразу вернулся мучивший ее голос, или мысли, или воспоминания: тайная история нескончаемых утрат, утрат, утрат хлынула в тело, из которого вытекла столовая ложка жизни. Ее истинный спутник. Ее любовник с оголенным белесым черепом и безумными глазами.

Улица за ветровым стеклом поплыла. Дед свернул к обочине, перегородив кому-то выезд, и выключил мотор. Постарался пересилить слезы. То были всего лишь слезы паники, самого презренного из чувств. Дед зажмурился, чтобы не видеть, как мир, заставивший его плакать, глядит на его слабость. Через минуту он снова открыл глаза. Закурил. Никотин вроде бы привел мозги в порядок. Зажигалка Ауэнбаха холодила ладонь, и с гравированного корпуса на деда смотрело ободряюще как бы лицо в мальтозном пенсне. Невозмутимый взгляд прежнего хозяина, два кольца глюкозы, соединенные глюкозидной связью.

Дед закурил новую сигарету и начал разбирать методику, как будто ищет не пропавшую женщину, а просто лучший способ поиска, эвристику против утраты. Эффективность таких поисков зависит от объема доступной информации, площади, которую необходимо проверить, числа ищущих и цены затраченного времени. Он неплохо знал Форест-Парк и окрестности, но был один и спешил. Как лучше – выбрать некий произвольный периметр и двигаться от него к условному центру или разбить намеченную площадь на сектора? Сетка улиц осложнялась перпендикулярами и диагоналями, что составляло интересную топологическую задачку. Очевидно, оптимальный алгоритм проверки максимального числа кварталов за минимальное время требует объединить евклидову метрику сквозных улиц с неевклидовой метрикой зигзагообразных путей, обусловленной прямоугольной городской планировкой. В данном случае топологическую задачу осложняло то, что цель подвижна и в настоящую минуту может ехать на тридцать третьем трамвае, или садиться в «понтиак» убийцы, или лежать сломанным воздушным змеем у подножия небоскреба Бромо-Зельцер-Тауэр, или волочиться течением по дну реки Патапско. Было уже почти одиннадцать. Он несколько часов проездил без всякой пользы.

Дед решил поехать в сторону телестудии. Даже в тяжелом состоянии бабушка никогда не забывала о долге. В худшие периоды ее муки еще усиливались убеждением, что она не справляется с обязанностями матери, жены, работницы, подруги. Иногда мысль, что она должна куда-то пойти или кто-то от нее зависит, вырывала ее из тьмы на время, нужное, чтобы сделать работу или выполнить чью-то просьбу. Куда бы она ни забрела сегодня, оставалась вероятность, что пятничная передача станет для нее маяком и выведет на студию. Может, она сейчас там, белит лицо компакт-пудрой, рисует перья по краю бровей.