Майкл Чабон - Лунный свет

– Я их только ночью боюсь. А днем нисколечки.

Саквояж был тяжелый, и я еле-еле тащил его через вестибюль. Консьерж, которого звали Ирландский Джордж, чтобы отличить от другого, Высокого Джорджа, предложил помочь. Я отказался. Пусть папа видит, что я, хоть и позорно боюсь кукол, могу сам нести свой саквояж.

– Большой сильный мужчина у вас вырос, – заметил Ирландский Джордж.

Папа нажал кнопку вызова лифта и мгновение изучал меня, прежде чем перевести взгляд на свои флорсхаймовские туфли.

– Да, большой мальчик, – согласился папа.

В его голосе по-прежнему звучала горечь, но уже другая, как будто он досадует преимущественно на себя. Папа, ошибочно принимавший свою непутевость за жизненную философию, извинялся редко, но, когда все же извинялся, первым делом смотрел на туфли. Мне больно было это видеть. Я не хотел его извинений за то, что его расстроило. Я бы их не вынес, поэтому отвернулся и стал смотреть на гондолу.

На первом этаже бабушкиного и дедушкиного дома был салон красоты с итальянским названием, оформленный в венецианском стиле, и макет гондолы служил его вывеской. Лодочка висела перед лифтом, почти два фута в длину, черная, как пианино, с красными и золотыми завитушками, а ее нос указывал в коридор, ведущий к салону красоты. Меня она зачаровывала, сколько я себя помнил, и теперь – не в первый раз – я воображал, что стою на ней и, отталкиваясь шестом, медленно плыву по воде и вовсе не думаю о Грабителе с его человеческой бородой, о чем-то плохом с мамой, за что папа себя винит, и о том, не захочет ли бабушка рассказать мне сказку, как только мы с нею останемся одни.

– Дедушка дома? – спросил я.

– Конечно нет. На работе.

– Понятно.

– А почему ты спросил?

Я ответил, что просто хотел узнать. Как только двери закрылись и кабина пошла вверх, у меня в животе зашевелился джинн предвкушения или ужаса (разницы между ними не было). Я переводил взгляд с кнопки двенадцатого этажа на кнопку четырнадцатого и обратно. Незадолго до того мне попался ламинированный листок с поминальным кадишем двумя алфавитами между страниц «Моего порочного пути» Эррола Флинна {115} 115 … между страниц «Моего порочного пути» Эррола Флинна… – Эррол Лесли Томсон Флинн (1909–1959) – голливудский актер австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х годов. В 1950-х годах его жизнь омрачили скандалы с женщинами (все более юными по мере того, как сам актер старел, толстел и спивался) и финансовые неудачи. Его автобиография «My Wicked, Wicked Ways», написанная литературным «негром», вышла в 1959 году и сразу стала бестселлером. – книги, принадлежавшей другому деду, моему тезке. Мне думалось, что, возможно, вопреки усилиям защитить идиотов от страха перед дурными приметами, некий остаточный тринадцатый этаж затаился, словно кадиш, между двенадцатым и четырнадцатым.

На выходе из лифта я уступил саквояж папе, а сам обеими руками вцепился в его правую руку. Я плелся позади, набираясь духа для предстоящей роли.

Звонок был под глазком в металлической раме, и я уже мог до него дотянуться, если вставал на цыпочки. Игра состояла в следующем: я звонил, а папа, всякий раз проказливо улыбаясь, словно это происходит первый раз, закрывал глазок с видом фокусника, прячущего монетку. Через мгновение из-за двери раздавался встревоженный бабушкин вопрос: «Кто там?» – хотя она прекрасно знала, что это мы.

Шутка заключалась в том, что она притворялась встревоженной, но настоящая шутка, по крайней мере для папы, состояла в том, что бабушка лишь притворялась, будто притворяется. Он закрывал глазок, потому что заметил: его теща никогда не распечатывает конверт, не посмотрев его на просвет, не отпирает дверь, не глянув в глазок. Со скрежетом отодвигалась щеколда, звякала цепочка, дверь медленно распахивалась – за ней никого не было.

Тут была другая шутка: якобы вопрос «Кто там?» задало привидение бабушки. Мне полагалось шагнуть вперед и как можно тверже объявить: «Привидений не бывает!» Тогда бабушка выступала из-за двери и успокаивала, что я совершенно прав. И хотя я уже давно знал, что это бабушка, а не привидение, всякий раз, как невидимая рука толкала дверь, я вцеплялся в маму или в папу и невольно пятился. Родители смеялись или мягко меня укоряли. До них не доходило, что я боюсь не привидения, а спрятанную бабушку.

Ничего такого в этот раз не произошло. Папа позвонил. Бабушка открыла дверь. Близился вечер, но она по-прежнему была в халате: узкой и длинной – до щиколоток – палатке со стоячим воротником, из ткани в красные и лиловые оп-артовские овалы. Сегодня халат выглядел бы пережитком безумной моды пятидесятых, но я воспринимал его просто как бабушкину домашнюю одежду.