Майкл Чабон - Лунный свет

– Знаете, что это?

– Магнитофон. «Уолленсак», наверное.

– Да. Я записываю на него беседы с пациентами. – Он указал на коробки с фамилией бабушки. – Это записи вашей жены. Разумеется, я не могу их вам дать. Мне не следует ни прямо, ни косвенно обсуждать с вами то, о чем мы говорили.

Он закрыл шкаф и вернулся в кресло. Оттянул щеки, сдавил между пальцами.

– Поначалу она не рассказывала мне ничего интересного. Она держала оборону – не столько против меня и моих вопросов, сколько против своего мучителя. Но когда мы начали курс премарина… Он оказал сильнейшее действие на ее симптомы и поведение. Результат был таким значительным, что я вынужден был поставить под сомнение прежний диагноз шизофрении, спровоцированной стрессовыми переживаниями, и предположить, что ваша жена страдала острым гормональным дисбалансом, дефицитом эстрадиола, вырабатываемого ее яичниками.

– Если только это не шизофрения.

– Не исключено, у женщин по крайней мере. Очень вероятно, что эстрадиол сыграл некую решающую роль. Мы на самом деле ничего об этом не знаем. Так или иначе, когда голос начал затихать… как только она смогла ослабить оборону… Она начала говорить на наших встречах с той свободой, какую никогда прежде не ощущала. Разумеется, я слушал. И не только потому, что мне за это платят деньги. Ее рассказы о пережитом. Во время войны. Они были… – Медвед подпер голову рукой. Глянул в окно на темнеющее небо. – Буду честен. Я правда не знаю, как закончить эту фразу.

– Я слышал. Знаю, – сказал дед.

– Вы слышали что-то. Слышали ли вы всё?

– Мне этого никак не проверить.

– Верно. Однако позвольте вас спросить. Когда она рассказывала вам про семью. Про пережитое во время войны. Про обстоятельства рождения вашей дочери. Или даже более обще. В целом в вашей совместной жизни, ее выражения чувств и характер поведения… была ли в них последовательность ? Тот образ себя, который она создавала, ощущался ли он как целостный?

Это было как будто поднимаешься по лестнице в темноте, достигаешь последней ступеньки и срываешься в провал. С давнего воскресного вечера перед входом в синагогу Агавас-Шолом, когда бабушка постепенно забывала или выключала свой острый страх перед прикосновением звериной кожи, ответ на вопрос доктора Медведа всегда был: «Нет».

– Вот что меня тревожит, – мягко сказал Медвед на дедово молчание. – Из-за эпизода с деревом и вашей на него реакции. Что, если какие-то ее слова или какие-то сторонние сведения о ней или ее прошлом заставят вас усомниться во всем, что она говорила о себе раньше?

– Похоже, надо попросить, чтобы она ничего такого мне не сболтнула.

– Хм, – произнес доктор удивленно. Может быть, даже разочарованно.

– Если она чувствует себя лучше, все остальное меня не волнует.

– Как я уже говорил. Надеюсь, я вполне ясно дал понять. Разумеется, мы будем продолжать лечение премарином, но препарат новый, а случай – единственный в моей практике. Мы не знаем, будет ли результат стойким, а уж тем более необратимым [41] «Результат оказался необратимым», – горько заметила мама при первом чтении этой книги. . Если она перестанет чувствовать себя лучше…

– Что бы ни довело мою жену до этого состояния, какие ужасы и мерзости, я уже всё видел и слышал. Я знаю, что это чудовищно и что она себя за это ненавидит.

– Сомневаюсь, что всё так просто. Причина не в том, что она сделала и не сделала, но в воздействии ее конкретных гормональных… э… особенностей на конкретные ситуации.

– Док, я инженер, инженер-электронщик. Меня этому учили. Инженеры много времени тратят на то, что называется анализом неисправностей. Когда вы что-то проектируете, или испытываете, или строите… ну, машины отказывают. Не срабатывают, взрываются, сгорают, что-то ломается из-за нагрузки, из-за усталости металла. А вам надо найти причину неполадки, это часть вашей работы. Вы хотите понять, что не так, и тогда сможете это починить. Может быть, я так смотрел на свою жену. Вначале – может быть, и потом тоже – долго. Хотел понять, что не так. Думал, сумею ее починить. Но я не хочу больше так о ней думать, словно ищу испорченный конденсатор. Я хочу просто… в смысле… я принимаю ее, и я… – Он хотел сказать, что любит бабушку, но чувствовал, что это не то, чем можно обременять собеседника. – Она сломлена, я сломлен. Все сломлены. Если она больше не мучается, я на все согласен.

Доктор Медвед сморгнул. Судя по выражению лица, он мысленно выстраивал доводы.