Гурам Сванидзе - Сборник рассказов

Нюма стал общегородским достоянием. Проще говоря, городским сумасшедшим…

Как-то ранним утром, выйдя из метро, на окраине города я увидел Нюму. Он шёл в моём направлении и говорил. Я не прислушивался к содержанию его речи. Мне было жутко – не знал, как повести себя или как поведёт себя он, увидев меня. Но мой бывший приятель прошествовал мимо, шумный и энергичный, даже не взглянув в мою сторону. Я вслушался в его голос и обнаружил, что бедняга вёл диалог. Одна его ипостась говорила спокойно, и обертоны были мягкие. Нюма издавал гортанный звук, как будто откашливался, и в роль вступала другая личность – агрессивная, непоколебимая, с сильно выраженным еврейским акцентом в речи.

– Ты смотри – Склифасовский! – воскликнул стоящий рядом со мной мужчина своему товарищу.

Это была дразнилка, которая закрепилась за ним. Тот мужик раза три произнёс её в сторону удаляющегося Нюмы, но тот не отреагировал и продолжил путь, занятый своим диалогом-разборкой.

Впрочем, народ мало ему досаждал. Его жалели и с пониманием относились к его болезни. Времена были уж очень тяжёлые. Как-то на улице Нюму остановил милиционер, потребовал, чтобы тот не нарушал порядок и прекратил горланить. Проходящие мимо мужчины и женщины вступились за Нюму. Физиономии у них при этом были жалостливо-снисходительные. Нюма, пока с ним говорил страж порядка, виновато молчал. Но после того, как его милостиво отпустили, он, набрав свой обычный ход, снова начал голосить.

В другой раз мы чуть не столкнулись лоб в лоб на улице. Когда мне показалось, что он и на сей раз проигнорировал мою особу, я вдруг услышал имя Малькольма Каули. Нюма удалялся, читая вполне связную лекцию о Фолкнере. Неужели он всё-таки заметил меня и дал об этом знать этаким образом?

С некоторых пор о житье-бытье моего старого приятеля я стал узнавать от одной нашей сотрудницы по редакции. Она дополнительно подрабатывала в еврейском благотворительном фонде.

В одно утро она пришла в редакцию расстроенной.

– Опять на улице повстречала бедолагу, идёт, кричит, – сказала она.

– Склифасовский, что ли? – уточнил один из коллег.

Бэлла (имя сотрудницы) назвала настоящую фамилию Нюмы и добавила, что хорошо знала его мать Аду.

– Она серьёзно болела, насколько я знаю, – вступил я в разговор.

Она умерла несколько лет назад. Её похоронили на средства фонда, по еврейскому обычаю, в течение дня после кончины. Девушки из фонда работали у неё сиделками. Ада постоянно рассказывала им о сыне, жалела, что он никак не женится. Вспоминала, как ещё в школе в него влюбилась одна девчонка и что он сильно стеснялся этого. Она несла всякую околесицу, и создавалось впечатление, что она не знала о болезни Нюмы.

Он сам приходил в фонд, слушал лекции. Был прилежен и тих. Когда его спрашивали, почему он так «неконвенционально» ведёт себя на улице, молчал и краснел. За ним замечалось, что, получив гуманитарную помощь, он тут же вскрывал пакет. Ненужные ему и его матери вещи он возвращал.

Кстати, Нюма заговорил после смерти матери. Он лежал тогда в психиатрической клинике. Его быстро переодели и привезли домой. Тогда и стало ему совсем плохо.

– Его вернули в клинику, но без толку, – рассказывала Бэлла.

– Какое лечение сейчас! Вы что, не слышали, что нашу городскую лечебницу закрыли из-за отсутствия средств? Всех больных на улицу выпустили, – сказал с укоризной коллега.

Потом мы перешли на популярную тогда тему эмиграции. Стали перебирать родственников, просто знакомых, кто отбыл за кордон. Получилось, что много народу отбыло. Неожиданно Бэлла заулыбалась, вспомнила Нюму, один из его «пунктиков»:

– Бедолаге не в Израиль, а в США хочется, именно в штат Миссисипи, на чём настаивает.

В последний раз я видел Нюму в весьма тяжёлой ситуации. Обычно я возвращался домой через вокзал, через железнодорожные пути. В это время на первый путь, к первой платформе подавали московский поезд. В тот день я не спешил, шёл и озирался на отъезжающих. Среди них я увидел Нюму. Вид был у него торжественный. Лицо излучало спокойствие. Его багаж состоял из двух старомодных чемоданов и нескольких деревянных ящиков. Было заметно, что Нюма долго и тщательно паковал свои вещи, к ящикам приделал подшипники вместо колёс. Он стоял чуть поодаль от других пассажиров. Те суетились в предвкушении того, что вот-вот подадут состав, о чём уже было объявлено по радио. Нюму никто не провожал. Куда направлялся мой старый приятель? Вдруг у меня закралось жуткое подозрение, что у бедняги нет даже билета на поезд и что его отъезд – часть бредового состояния. Я прибавил ходу, чтобы не стать свидетелем коллапса, на который обрекал себя больной. Нюма не заметил меня. Возможно, что в тот торжественный момент контакт с ним мог бы состояться. Но мне было бы невыносимо слушать делириум, содержание которого я с большой вероятностью мог предположить заранее.